Свет далекой звезды

Завьялов немедленно ответил. Он всегда будет рад повидать своего родственника, с которым ему еще ни разу не довелось встречаться. И послал ему немного денег.

С тех пор он стал почти регулярно высылать Виктору небольшую сумму. Летом 1952 года Виктор впервые приехал к Завьялову на летние каникулы.

Невысокий, худощавый парень в поношенной лыжной куртке и далеко не новых брюках сразу понравился Завьялову. Он был остер на язык, немного самоуверен и вместе с тем по-ребячески наивен. Он прожил тогда у Завьялова около двух месяцев.

Еще раз Виктор заехал к Завьялову в 1954 году, направляясь на производственную практику.

Прошло два года. И вот теперь, уже будучи инженером-дорожником, Виктор снова сидел в комнате Завьялова, на этот раз в приличном, спортивного покроя костюме, и, вытянув ноги, слушал рассказ Завьялова.

Этот парень жил у него семь дней, и Завьялов начал привыкать к Виктору. Все же он никогда не рассказывал ему об Оле. Завьялов уже приступил к работе. Вечерами они беседовали о разных вещах — и больше всего о том, что в эту весну и лето 1956 года волновало весь народ, о предстоящей работе Виктора (он был назначен в Сибирь, в распоряжение одного из облдортрансов), о предстоящем в будущем году молодежном фестивале в Москве.

Но случилось так, что сегодня Завьялов, не выдержав установленного Прохоровой срока, позвонил ей по телефону. Он получил сухой ответ: еще ничего не известно, да и вряд ли что-нибудь выяснится в ближайшее время.

Лаконичный ответ Прохоровой поверг Завьялова в уныние.

Он вернулся домой, увидел Виктора, крутящего ручку радиоприемника, вдруг почувствовал, что не может больше носить свое горе один, и сразу, не колеблясь, рассказал Виктору об Ольге.

— …Красивая, — сказал Виктор, беря в руки фотокарточку и тщательно разглядывая ее. — Сколько же ей теперь лет?

— В сорок первом было семнадцать. Значит, теперь тридцать два.

Виктор осторожно поставил фото на прежнее место.

— Очень интересно, — сказал он. — Прочел бы в газете — не поверил.

— Почему?

— Слишком уж романтично.

— В газетах описываются случаи куда романтичнее.

— Да уж не говорите!.. — согласился Виктор и снова включил приемник, медленно вращая ручку.

Донеслись обрывки слов диктора, потом пение какого-то хора, затем комнату наполнило завывание «глушилки». Виктор резко выключил приемник, сказал:

— Глушат… Не понимаю зачем?

— Много передают антисоветчины, — автоматически ответил Завьялов: мысли его были заняты другим.

— Знаете, Владимир Андреевич, — сказал Виктор, — как-то в общежитии мы слушали радио, поймали одну из этих станций. Видимо, «глушилка» ее еще не настигла. Нас было трое, и все мы сделали вид, будто не знаем что это та станция. Это было давно, года три назад. Вскоре после смерти, Сталина. Диктор говорил об арестах и концлагерях, но не произнес еще ни одного слова, которое прямо указывало бы, что речь идет о нашей стране. Но все мы догадывались, что он говорит о нас, и только делали вид, будто не понимаем что к чему. Потом диктор произнес в первый раз слово «Сталин», и тот парень, что сидел у приемника, поспешно выключил его и очень громко сказал: «Вот сволочи!» И все мы повторили: «Вот сволочи!» И поспешно разошлись. А вот сейчас оказалось, что все это правда.

— Что правда? — спросил Завьялов. Теперь он уже внимательно слушал Виктора.

— Ну… все это. Насчет арестов и вообще. А мы глушили. И сейчас глушат. К чему? Разве мы сами не сможем отличить правду от лжи?

Завьялов пристально поглядел Виктору в глаза. Тот выдержал взгляд. «Ну ответь же, ответь!» — прочел Завьялов в этих широко открытых, совсем еще мальчишеских глазах.

— Когда мой близкий товарищ или человек, в которого я верю, критикует что-то в нашей жизни, — медленно сказал Завьялов, — я слушаю его и часто соглашаюсь с ним. И сам, в свою очередь, критикую. А вот когда критикует враг, то мне хочется дать ему по морде.

— Почему? Разве правда становится неправдой, если о ней говорит враг?

— Ты слишком формально рассуждаешь, Виктор. Разумеется, и враг может назвать действительно существовавшие ошибки и преступления. Это было бы просто нелепо, если бы он не использовал против нас какие-то реальные факты. Но дело не только в фактах.

— А в чем же?

— В том, черт подери, что я не могу обсуждать эти вопросы с позиций элементарной арифметики! — воскликнул Завьялов. — Ты сейчас говоришь так, как будто и голова твоя не думает и сердце молчит. Для меня тоже правда — всегда правда, но из уст врага она никогда не выходит иначе, как в оснащении десятков неправд…