Голливуд

— А вы потянете?

— Деньги у нас есть. Мы объединяем капиталы.

— Может, тогда ты в самом деле простишь меня за то, что я чуть не вышвырнул тебя на улицу?..

— Пустяки. Ты избавил меня от необходимости извиняться за неожиданный отъезд.

— Надеюсь, ты не пытаешься обдурить старого пьяницу?

— Да нет же. Но все же скажи: ты написал хоть несколько строчек?

— Кое-что накорябал.

— Позволишь взглянуть?

— Конечно, дружок.

Я пошел наверх, взял несколько готовых страничек, принес в гостиную и положил на кофейный столик. Потом поднялся в спальню.

— Сара, идем праздновать!

— Что именно?

— Джон нас покидает. Я снова смогу работать!

— А ты его не обидел?

— Надеюсь, что нет. Просто возвращается Франсуа, они собираются снять квартиру на двоих. Мы спустились вниз. Сара принесла третий стакан. Джон углубился в чтение. Увидев меня, он расплылся в улыбке.

— Гениально, черт тебя подери! Я не сомневался, что у тебя получится!

— Ты ведь не станешь издеваться над старым пьяницей?

— Ни за что.

Сара подсела к нам, мы втроем мирно выпили.

Джон снова заговорил.

— Я звонил Франсуа через Веннера Зергога. Бедняга опять слетел с резьбы. В запое. Получил гонорар и запил. Старая история…

— Это ты о чем?

— Он большой артист, но как запьет — труба. Забывает текст и что ему делать в кадре. Делается совсем невменяемым. Сейчас то же самое.

— А что именно?

— Да как всегда. Сперва вроде все нормально. И вдруг он будто перестает понимать, что ему говорят. Я, например, говорю: «Пройди вот здесь и скажи то-то и то-то». А он не слушается. Идет не туда и несет околесицу. Я спрашиваю: «Почему ты меня не слушаешь?» Молчит. Однажды на съемках ушел с площадки, снял штаны и показал задницу. Трусов на нем не было.

— Черт подери, — сказал я.

— Или чепуху какую-то порет: «Следует ускорить естественный процесс умирания». Или: «Жизнь других ущемляет мою собственную».

— Похоже, с парнем совсем худо.

— Боюсь, что да.

Мы пили до самого утра, пока совсем не рассвело.

Проснулся я около полудня. Сошел вниз и стукнул в дверь Джона. Ответа не было. Я открыл дверь. Джона и след простыл. На столе белела записка:

«Дорогие Хэнк и Сара,

Огромное спасибо за выпивку и все прочее. Я чувствовал себя у вас как особо важная персона. Хэнк, твой сценарий оправдал все мои надежды. И даже превзошел. Прошу тебя, продолжай. Я позвоню вам и сообщу свой номер.

Сегодня замечательный день. День рождения Моцарта. Весь день будет звучать чудесная музыка. Ваш Джон».

От всех этих слов мне стало и гадко, и хорошо — впрочем, это мое почти всегдашнее состояние. Я поднялся наверх, пописал, вычистил зубы и лег под бочок к Саре.

В тот вечер, в отсутствие Джона, прислушивающегося снизу к стуку машинки, сценарий пошел вовсю. Я писал о молодом человеке, которому хотелось сочинять и пить, причем успех в первом зависел от меры второго. Этим молодым человеком был я. В прошлом. То было неплохое время, наполненное ожиданием и бездельем. Теперь в моей памяти оживали посетители одного бара, который я частенько навещал. Я снова видел их лица, тела, слышал их голоса и речи. Этот бар обладал какой-то неодолимой притягательной силой. Мне вспомнились мои схватки с барменом. Я был не таким уж отменным бойцом. У меня слишком маленькие руки, к тому же я недоедал, здорово недоедал. Зато я был живчик и хорошо держал удар. Мне мешало неумение как следует разозлиться во время драки, даже если речь шла о жизни и смерти. Для меня борьба оставалась игрой. Несерьезным делом. Наши драчки с барменом ублажали завсегдатаев, которые держались кучкой. Я был чужаком. Надо сказать насчет выпивки: мне бы нипочем не выдержать этих боев, оставайся я трезвым. Когда я надирался, тело становилось словно резиновое, а голова делалась непробиваемой. Растянутые связки, распухшие губы да разбитые коленки — вот и все дела. Ну, и еще шишки на голове.

Как, однако, обратить все это в сценарий? Так или иначе, этот кусок моей жизни оставался единственным, который я еще не описал. Соображалка у меня тогда работала не хуже, чем у других, и глаза смотрели куда надо. Я узнал о существовании целого параллельного мира погибших душ, обитавших в пивнушках — днем, ночью и всегда, до самой смерти. Мне никогда не приходилось читать об этом особом мире, и потому я решил написать о нем сам, так, как я его помнил. И добрая старая машинка покладисто застучала.