Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)

– Представила сейчас, как радовался бы Стасик... – сказала она задумчиво. – Наверное, съездил бы мне лапой по затылку на радостях... О господи, как я не догадалась! Надо было повезти Дитера в Янгиюль! Германа Алексеича уже нет, но там живет племянница, Роза, и все картины бережет... – Вера откинулась на стуле, раздраженно сцепила руки замком. – Ну конечно, надо было показать его картины! Ведь Стасик ужасно талантлив!

– Станислав был человеком небольшого, но умного дарования, – осторожно возразил Лёня, ковырнул вилкой в круглой коробочке из теста и, вздохнув, отодвинул тарелку... – Это был такой... Стасов, простите за каламбур... Думаю, со временем он стал бы прекрасным педагогом, что тоже не так уж часто встречается. Но не более того... Вы-то неизмеримо талантливее его!... И, смею думать, он это прекрасно понимал уже тогда.

– О чем вы, что вы несете! – возмутилась она... – Вы понимаете, в каком возрасте Стасик погиб?! Ему было всего двадцать семь лет!

– Да-да, и он писал симпатичные пейзажи. А вы в двадцать семь лет...

– Молчите!!! Я вас ненавижу.

– Я это знаю... – грустно сказал он.

Месяца через два Дитер неожиданно появился у нее в студии.

Осторожно постучали в дверь, Вера крикнула: – Войдите!

Склонившись над мольбертом шестилетнего Саши Майкова, она показывала, как набирать на кисточку акварельную краску, как стряхивать лишнюю воду... Наконец обернулась. В дверях стоял Дитер, улыбался.

Она ахнула, вдруг страшно обрадовавшись, и удивилась самой себе – ну и что? Подумаешь, наверное, явился доукомплектовывать будущую выставку...

Он поцеловал ее, запачканную краской, руку, и сказал, что приехал дня на два, забежал вот повидаться, а ближе к ночи Лёня приедет к нему в гостиницу... Может быть, Вера составит им?... Нет, сказала она, все эти поздние застолья отзываются наутро поздним подъемом, а ей рано вставать... Иначе свет уходит...

– Я понимаю. – сказал Дитер. – Не могу настаивать... Разрешите ли, я вас провожу?

Часа полтора он терпеливо дожидался, пока она закончит занятия с детьми... Потом помог убрать в кладовку детские мольберты, вымыть банки от краски...

Наконец они вышли...

Пока ехали в трамвае и потом еще минут пятнадцать шли пешком, Дитер объяснял ей, насколько современная индустрия по изготовлению имен в изобразительном искусстве отличается от того времени, когда славу художнику, – например импрессионисту, – очень медленно и постепенно составляли коллекционеры, критики, сами художники, пробивающиеся целой группой на выставках... – такое медленное завоевание рынка за счет упорства и жизней самих художников... Сейчас все в руках кураторов, объяснял он, – молодых людей с университетским образованием, которые выучили искусство на студенческой скамье. У них свои концепции развития этого искусства, свои идеи. Они и прогнозируют искусство согласно своим идеям; художников они находят, видя в них сырье, и создают их, как неких исполнителей собственных замыслов...

В этой индустрии есть определенные рычаги, определенные приемы, говорил Дитер, я верю, что вам предстоит многое пройти на этом пути... верю, что ваше имя... в современной индустрии...

– Увы, – сказала она полушутя. – Боюсь, что я – человек доиндустриальной эпохи...

Перед подъездом она остановилась – попрощаться, но Дитер, мягко взяв ее за локоть, улыбнулся и проговорил:

– Ну хорошо, вечером вы меня бросаете. Но на чашку кофе вашего милосердия достаточно?

Вера улыбнулась его симпатичной манере говорить по-русски и сказала, что кофе она варит знаменитый...

В подъезде горел свет, у батареи стояла какая-то женщина. Достаточно было поворота головы, чтобы Вера поняла – кто это...

– О-осподи! – мать отшатнулась к стене... – ну, ш-шала-ва, испугала! Лысая-то, а? Эт чего тебя обрили – тиф у тебя, что ли?

Вера молча смотрела на нее...

– Чего выставилась? Не признала?

– Наоборот, – сказала Вера. – Признала сразу.

– Во-о-от... это хорошо... И не делай вид, что не знаешь меня...

– Дитер... – Вера повернулась к своему провожатому... – вы не могли бы переждать этот важный творческий разговор у меня в квартире? Вот ключ... последний этаж, налево...

Он вгляделся в Катю, неуверенно обернулся к Вере и проговорил:

– Нет. Я бы хотел оставаться.

– Вот-вот, оставайся, – сказала Катя, – ты мне не мешаешь... Я недолго. Я только бы хотела знать – мне что, ни хрена не полагается?

Вера с изумлением уставилась на эту фантасмагорическую женщину, которую не видела несколько лет... Мать располнела, огрузла, волосы красила в цвет воронова крыла, и рысьи светлые ее глаза на фоне черных волос были насыщены пронзительной животной яркостью.