Рассказы о прежней жизни

Со стороны могло показаться, что беседуют два добрых знакомых, и один, поскольку руки заняты, показывает на покупки ногой: а это, мол, где достал?., а вот это?.. А это?..

Похрустывая, кололись яйца. Текло на тротуар молоко из разбитых бутылок…

Тут и случилось главное. Не помня себя, Степан Иннокентьевич рванулся, отступил на шаг и, размахнувшись, обрушил на голову парня истерзанную сумку.

Большой травмы он ему не нанес. Ну, маленько физиономию поцарапал осколками бутылок. Но великолепный наряд парня — и блайзер, и роскошные штаны в иностранных этикетках — сразу превратился в мокрую желто-белую тряпку.

Парень настолько опупел, что и не помыслил кинуться в драку. Стоял, беспомощно раскрылатившись, моргал. С него капало.

Немедленно окружили их свидетели. У нас ведь свидетелей на месте не оказывается, когда какие-нибудь мордовороты обоюдно хлещут друг друга кулаками, ногами с разбегу бьют, по земле катаются. Тогда прохожие, отворачивая лица, спешат мимо: дескать, черт с вами, паразитами, вовсе бы вы поубивались!

А вот когда пожилой дядька, в потертом костюмчишке, с мятой физиономией, так обработал молодого интеллигентного человека, а молодой человек стоит убитый горем и за грудки хулигана не хватает — свидетели тут как тут.

И немедленно же, как по заказу, вывернула из-за угла милицейская машина.

…Степану Иннокентьевичу отмерили полный срок — пятнадцать суток. Свидетелей у него не оказалось, положительная характеристика нашей домовой общественности не помогла, а продавщица и пострадавший, наоборот, выступили очень дружно. Продавщица, в частности, заявила следующее: она, дескать, как раз вежливо объясняла молодому человеку, что магазин временно закрыт, и хотела то же самое вежливо объяснить вошедшему гражданину с авоськой. И уже начала объяснять. Но гражданин сразу раскричался, обозвал ее хамкой, потаскухой и другими нецензурными словами. Молодой человек, в свою очередь подтвердив слова продавщицы, сообщил, что, возмущенный таким поведением гражданина, решил догнать его, а догнав, только и успел сказать: «Как вам не стыдно, папаша? Какой пример вы подаете молодежи? А еще в очках». За что немедленно получил сумкой по голове…

* * *

Дед Лопатин схулиганил сознательно. Хотя на суде и объяснял свои действия тем, что находился, дескать, в бессознательном состоянии. Но это он темнил.

Дед, как я понял, всегда был человеком несколько вздорным, задиристым, но до поры до времени это ему прощалось.

А случилось с ним вот что.

Дед Лопатин, будучи уже на пенсии, работы не оставлял — сторожил по ночам плодоовощную базу. И вот, всякий раз, когда он шел на дежурство и с дежурства, его облаивала одна никчемная собачонка. Она, между прочим, не только деда Лопатина, она всех прохожих облаивала, такая была шалава, безмозглая. Принадлежала эта Жучка некоему Жоре Хлобыстину, бывшему уголовнику, поселившемуся на улице 4-й Кирпичной после многолетней отсидки. Жору, из-за его туманного прошлого, побаивались, и поэтому претензий к оголтелой собаке никто не предъявлял. Кроме деда Лопатина. Дед принципиально звал Хлобыстнна не Жорой и Жоржем, как другие, а Гошкой. Собаку же его — сучкой. Что, впрочем, соответствовало естеству — собака была женского пола. И не раз дед Лопатин предупреждал Хлобыстина:

— Гошка, привяжи сучку. Не доводи до греха. Я ведь тебя, уркагана, не боюсь.

На что носатый Хлобыстни, скаля желтые лошадиные зубы, отвечал:

— А ты возьми да сам привяжи. Попробуй поймай, если смелый. Ты же у нас смельчак.

И нарочно зюкал собаку:

— Ззю, Фрау, ззю! — Сучку его, между прочим, звали Фрау. — Вот она тебе сейчас штаны спустит.

И бывал очень доволен, когда дед Лопатин, пятясь, отпихивался от стервенеющей шавки сапогом:

— Что, заиграло очко? Сдрейфил?

Кончилось тем, что дед, со своей принципиальностью, дозубатился. А ублюдок Жора, соответственно, доигрался.

Раз Лопатин шел мимо дома Хлобыстина с внучкой.

Бешеная Фрау вылетела на них из подворотни пулей. Да ладно бы — выскочи она с упреждением, навстречу. А то, подлая, дождалась, когда они миновали калитку, и ударила сзади.

И очень напугала внучку. Девчушка побелела, глаза у нес сделались безумными, она не закричала даже, а зашлась молча, до икоты.

Лопатин сгреб ее в охапку, прихрамывая добежал до своего дома, бросил внучку на руки старухе, а сам прямиком кинулся в угол, где у него, за тумбочкой, хранилась допотопная берданка. Единственный патрон лежал здесь же, в ящике тумбочки, завернутый в бумажку. Лет двенадцать уже, однако, лежал.