Рассказы о прежней жизни

— Что такое? — пробормотал он растерянно. — Что это я, а?

Мы-то сразу поняли — что. Не из мускулов сложен был слоноподобный наш богатырь, не из мяса даже — из рыхлого, нездорового жира.

И Алька догадался. Он побледнел, обвел нас виноватым взглядом:

— Я больной, наверное, пацаны?

Мы промолчали. Потому, что и сами так подумали.

Алька переполошился. На другой же день он пришел к тренеру Суворову — проситься в какую-нибудь секцию. В любую. И скорее. Лишь бы не остаться таким… таким калекой.

Суворов решил мудро: в легкоатлетическую, общеобразовательную, так сказать. Для начала. Пусть побегает, порастрясет лишний жирок. А там видно будет.

Только на четыре занятия успел сходить Алька.

Свалился нам на головы, тренеру Суворову — в первую очередь, какой-то районный спортивный праздник, устроенный в честь чего-то — и не помню теперь. Про ходить он должен был в парке культуры, и программа затевалась разнообразная: кросс — по аллеям, эстафета, бег с препятствиями и прочее.

Вдруг оказалось: некого поставить на самую длинную и скучную дистанцию, на три километра. Кто-то из стаеров болен, кто-то из города укатил — время-то каникулярное. Ай-ай-ай!

Тренер вспомнил; а вот же Бабаян! Прошлепает потихоньку, ему полезно.

Я попытался отговорить его, предвидя какой-нибудь конфуз: «Подумай — может, не надо?» (Уже числился я ветераном, и с тренером мы давно были на «ты»). Суворов уперся: «Тот не спортсмен, кто оконфузиться боится! Ты боялся?.. Ну, вот. И я не боялся. И вообще: трудно в ученье — легко в бою!» Прямо как его великий однофамилец заговорил. А для Бабаяна, мол, это будет заодно и боевое крещение.

Черт бы побрал его с этой идеей непременных боевых крещений!

Алька бежал.

Зрелище было карикатурное.

Пароду в парк привалило много. Толпились вдоль аллей, подбадривали спортсменов. Про Альку сначала подумали: балуется толстяк, дурит. Потом догадались: а-а, это номер такой, развлекательный! Он — вроде как клоун в цирке. Соревнования-то не настоящие, показательные.

Но Алька все бежал и бежал, круг за кругом. Его обгоняли — дважды, трижды. В конце концов он остался на дистанции одни. Его уже шатало. Он бежал, задыхаясь, хрипя, весь облитый потом, словно выскочил из-под ливневой тучи — а сияло июльское солнце.

И тогда зрители поняли: всерьез старается!

Поднялся хохот.

— Давай, пузо, жми! — кричали Альке. — Не жалей лаптей — дярёвня близко!

Люди постарше сочувствовали ему:

— Парень, да сойди ты! Брось! Зачем уродуешься?!

Какой-то поддавший дедок, с медалями, навешанными прямо на ситцевую рубашку, даже погнался за ним, бренча наградами:

— Сынок! Стой!.. Ты что это, а?.. Ну их к такой матери! Остановись!

Алька не остановился. Он добежал, пересек финишную черту и свернул на траву, невидяще толкая людей.

Мы с товарищем подхватили его с двух сторон: «Походи, Алька, походи! Не садись!»

Не смогли удержать. Он буквально вытек из наших рук сырым, тяжелым тестом.

Его начало выворачивать — мучительно, тяжко, зеленым.

…Я искал потом тренера. Не знаю, что бы я с ним сделал. И тогда не знал. Только горела душа: найти, гада! Вот же гад! Ну и гад!..

Не нашел. Затерялся Суворов где-то среди спортивного и прочего начальства.

А на другой день не с кем оказалось выяснять отношения: сгорел наш тренер в одночасье.

Заявилась какая-то комиссия (мы подумали сначала: разбирать случай с Бабаяном), походила, посвистала… обнаружила в спортзале — на стене, над входом — портрет врага народа и пособника иностранного капитала Берии, уже неделю как разоблаченного.

Как он попал туда? Кто его водрузил, когда, зачем? И главное — почему его-то? Ну, хоть бы общество наше было динамовское…

Бедный тренер Суворов, ничего не читавший, кроме спортивной хроники, знать не знал, кто этот с усиками. Висит себе и висит. Да он его, пожалуй, и не видел. Ведь для этого же надо было, войдя в зал, обернуться и задрать голову. А когда было Суворову голову задирать?

Тренер страшно перепугался. Сам сбегал за длинной пожарной лестницей, сваренной из тонких металлических труб (спортзал у нас теперь был высокий и просторный — в новом Дворце шахтостроителей); сам, как матрос по вантам, кинулся по ней вверх — исправлять политическую ошибку.

Лестница завибрировала от частых ударов его ног, сломилась посредине, быстро поползла вниз. Суворов только ручками успел всплеснуть возле усов врага народа. Хотел захватить его, но сверзился один. Вышиб два пальца на левой руке и сломал ключицу… На роду ему, что ли, такое было написано: попадать из нелепости в нелепость?