Рассказы о прежней жизни

И все бы еще ничего: ну, схулиганил разок. Они ведь дальше пошли, пальцем его больше не тронули. Мужчина даже и не понял, что с ним произошло. Да как бы он понял, когда дружки и те не уследили момент удара. Видели, как Лешка мужчину правой рукой за грудь тронул, остановил, — и все. И тот уже сидит.

Но Леху признала девушка — видела его на каких-то соревнованиях — и догадалась, что это был за фокус. Как назло, девушка знала Суворова. Или — кого-то из его знакомых. Не суть важно. Важно, что дело получило огласку — и было общее собрание секции: суд над Лешкой.

Тренер, сгорбившись, сидел на табуретке. Мы, окружив его кольцом, молча болели за Лешку. Пашкевич был талант, кумир команды, душа ее и арматура. Сочувствовали и Суворову: чего уж так убиваться? Ну, дурак Лешка, дуракам поддался. Но ведь не смертельный же случай. И мужчина тот через пять минут проморгался.

— Правда, Леша? — тоненько спросил тренер. — Только честно.

— Ну, правда, правда! — нервно дернулся Лешка. — Ну, что теперь?!

Тренер вдруг заплакал. Горько так заплакал, плечи у него затряслись, как у обиженного мальчишки.

Мы переглянулись: во псих! И перемигнулись: пронесло! Раз плачет — значит, простит, выручит нашу Первую перчатку, отвоюет.

Суворов распрямил плечи, всей пятерней утер мокрое лицо, покачался на табуретке, словно в раздумье, и пустим голосом произнес:

— Ты уйдешь, Леша.

Сказал — как приговор огласил, окончательный и обжалованию не подлежащий: «Ты умрешь, Леша».

Лешка сузил глаза, резко, глубоко засунул руки в карманы.

— Сука ты после этого! — выдохнул. — И где ты, сука, найдешь такого мухача? Еще покланяешься походишь! Да поздно будет.

Он знал себе цену.

Через месяц Пашкевич уже числился в команде металлургического института. Он в этом году закончил школу, собирался податься в пединститут, на филфак, поскольку ни шиша не петрил в математике и физике, но у педиков не было команды (да там, вообще, одни девчонки учились), а у металлургов была. Лешку оторвали туда с руками. Вступительные экзамены он сдал досрочно и, что называется, на фуфло. Просто обошел экзаменаторов с зачетным листом, засвидетельствовал личное почтение.

А еще через полгода они с тренером встретились на ринге. У нас, действительно, не было такого «мухача», как Лешка, вообще никакого не было — и Суворов поставил себя. Глупо это было, конечно. Ну, получили бы одну «баранку», ну проиграли бы, допустим, из-за этого (а мы все равно в тот раз проиграли, заняли только второе командное место)…

Перед соревнованиями Суворов маленько потренировался, провел несколько спаррингов, выбирая в партнеры тех из нас, кто поискуснее. Просил, извиняясь: «По котелку только не целься специально».

…Два раунда Лешка избивал Суворова — зло, настырно, сериями, не давая ему секундной передышки. Нам, посвященным, стыдно было на это смотреть и больно. Больно за тренера, стыдно за бывшего своего товарища: ведь не кого-нибудь — учителя! — давил Лешка беспощадно и брезгливо, как клопа.

Тренер кружил по рингу, зажатый в угол — уходил в глухую защиту, вязал Лешку, клинчевал.

Зал ревел.

Я секундировал Суворову в том бою и слышал, как он в перерывах, хватая воздух, шептал: «Только бы не за преимущество! Не за преимущество!..»

Тогда я не понял значения этих слов. Потому, наверное, что не углядел того, что углядели судьи и чего — боялся Суворов — они могли не углядеть: слепые Лешкины серии были эффектны, но не эффективны. Он лупил по перчаткам, по ловко подставляемым плечам, локтям. «Чистые» удары не проходили. Я, наблюдавший бой небеспристрастными глазами, этого, повторяю, не заметил.

Прозвучал гонг на третий раунд — и Лешка кинулся добивать Суворова. Но вдруг начал натыкаться на встречные удары — точные, жесткие, вразрез. От изумления, видать: «Как? Еще живой?!» — он смешался, на какое-то время потерял себя… И тогда пошли серии Суворова. Началась его изящная игра, которой учил он своего любимца, надежду свою Лешу Пашкевича.

Тренер дотюкал Лешку, победил по очкам.

После боя он зашел к нему в раздевалку. Лешка лежал на топчане, отвернувшись к стенке, переживал.

— Пашкевич! — остановившись в дверях, крикнул тренер. — Уходите из спорта!

— Иди ты в ним! — заорал вскочивший Лешка. — Полоумный! Кретин! Недоносок!

Зачем понадобилось все это Суворову? Неприятный этот, мелодраматический спектакль? Кому хотел он преподнести урок? Лешке? Всем нам? Себя утверждал, принципы свои отстаивал?.. Вроде не в его это было характере — себя доказывать, хлопотать об авторитете. Принципы?.. Ну да, положим, он был — настоящий. Но ведь Суворов и других своих правил — не обязательных, подчас дурацких — держался с тем же фанатизмом.