Артур и Джордж

Он с сожалением решил отправиться туда не на машине — прибытие «вулзли» с мотором в двенадцать лошадиных сил и весом в тонну в сельский Стаффордшир никак не обеспечит ему анонимность. А жаль, ведь всего лишь два года назад он съездил в Бирмингем забрать его. Путешествие ради более легкой и приятной цели. Он вспомнил, что надел свою фуражку яхтсмена, которая в последнее время превратилась в эмблему мотористов. Факт, пожалуй, не слишком известный среди местных обитателей — ведь пока он расхаживал по платформе Нью-стрит, ожидая агента «вулзли», к нему обратилась энергичная молодая особа, желавшая узнать, откуда поезда отправляются в Уолсолл.

Мотор он оставил в конюшне и сел в Халсмире на лондонский поезд. В Лондоне он прервет свое путешествие и повидается с Джин — всего в четвертый раз как вдовец и свободный человек. Он написал, предупреждая, чтобы она ждала его днем; он закончил письмо нежнейшими словами, и все же, когда поезд отошел от Халсмира, он поймал себя на том, что больше всего хотел бы сейчас сидеть в своем «вулзли», нахлобучив на уши фуражку яхтсмена, и в плотно прижатых очках мчаться с ревом через сердце Англии в направлении Стаффордшира. Он не понимал этой реакции, чувствовал себя и виноватым, и рассерженным. Он знал, что любит Джин, что женится на ней и сделает ее второй леди Дойль, и тем не менее свидания с ней он не предвкушал, как хотел бы предвкушать. Если бы люди были столь же несложны, как машины!

Артур почувствовал, что у него вот-вот вырвется стон, и подавил его ради других пассажиров первого класса. Все одно к одному — образ жизни, который вы обязаны блюсти. Подавляешь стон, лжешь о своей любви, обманываешь законную жену — и все во имя чести. Проклятый парадокс: чтобы вести себя достойно, ты вынужден вести себя недостойно. Почему он не может посадить Джин в «вулзли», увезти ее в Стаффордшир, снять номер в отеле, как муж с женой, пронизывать своим сержантским взглядом всякого, кто посмеет поднять бровь? А потому что не может, потому что ничего не получится, потому что это только кажется простым, потому что, потому что… когда поезд проезжал окраину Уокинга, он снова с тихой завистью подумал об австралийском солдате посреди вельда. Номер 410-й из конной пехоты Нового Южного Уэльса, неподвижно лежащий с красной шахматной пешкой, сбалансированной на горлышке его фляжки. Честный бой, чистый воздух, великое дело: нет смерти лучше. Жизни следовало бы больше походить на это.

Он отправляется к ней на квартиру; она одета в голубой шелк; они обнимаются по-настоящему. Нет никакой необходимости отодвинуться. И все-таки, осознает он, нет и нужды в объятии, их воссоединение его не взволновало. Они садятся; чай налит; он осведомляется о ее родных; она спрашивает, зачем он едет в Бирмингем.

Час спустя, когда он продвинулся не дальше допросов в Кэнноке, она берет его за руку и говорит:

— Как чудесно, милый Артур, видеть тебя снова в таком настроении.

— И тебя тоже, моя милая, — отвечает он и продолжает свой рассказ. Как она и ожидала, его рассказ полон яркости и напряжения; она и растрогана, и испытывает облегчение, что любимый ею человек стряхивает с себя заботы прошлых месяцев. И все-таки, когда его рассказ окончен, его цель объяснена, на его часы посмотрено и железнодорожное расписание снова проверено, ее разочарование почти у самой поверхности.

— Как бы мне хотелось, Артур, поехать с тобой.

— Поразительно, — говорит он, и его глаза словно бы впервые по-настоящему сосредоточиваются на ней. — Знаешь, в поезде я воображал, что еду на моторе в Стаффордшир, и ты рядом со мной, и мы вдвоем, как муж и жена.

Он покачивает головой на такое совпадение, которое, пожалуй, объяснимо способностью передачи мысли между столь близкими сердцами. Затем он встает, берет пальто, шляпу и уходит.

Поведение Артура не ранит Джин — слишком неизгладимо она его любит, — но когда она прижимает ладони к еле теплому чайнику для заварки, то осознает, что ее положение и ее будущее положение требуют практического обдумывания. Все эти прошедшие годы оно было трудным, таким трудным! Столько маневров, компромиссов и прятанья. Почему она вообразила, будто смерть Туи все изменит и мгновенно наступят объятия при полном солнечном свете под рукоплескания друзей и с дальним оркестром, наигрывающим английские мотивы? Такой мгновенный переход невозможен; и дополнительная толика свободы, которая им дарована, может оказаться более, а не менее рискованной.