42  

Проповедник поднимается на крыльцо и вяло просачивается сквозь дверь.

– Нынче славный день субботний, который пахнет радостными кексами, – рокочет он.

В том, что Господь пастору Гиббонсу давал, дает и давалку не закроет и впредь, я нимало не сомневаюсь.

– Горяченькие, с пылу, с жару, пастор. – Матушка сдергивает салфетку с подноса; на подносе лежит печиво, и вид у него весьма пессимистический, по она предлагает его пастору – нате, потрогайте – с таким затаенным восторгом, как будто это ее собственная грудь двадцатилетней давности. Гиббонсовы новые «Гимберленды» чирикают о линолеум и оставляют черный штрих.

Он цапает с подноса кекс, разворачивается ко мне и расплывается в улыбке:

– А вот и мой помощник на сегодня, я правильно понимаю?

– Со всеми потрохами, – говорит Лалли, – на нем вы сделаете сегодня сто пятьдесят процентов прибыли.

– Потрясающе. Я поставлю его за прилавок с выпечкой, сегодня мы надеемся собрать полных десять тысяч на новый медиацентр.

Лалли встает в изысканную позу: ни дать ни взять отец из старого, переозвученного «Домика в прерии».

– Если где и можно научиться тому, что такое настоящий общинный дух, пастор, то именно в этом городе.

– Видит Бог, Траурный Комитет творит чудеса, чтобы извлечь из этой трагедии хоть какую-то пользу, – говорит Гиббонс. – Говорят, что один из каналов даже обещал показать нас в сегодняшних общенациональных новостях.

Он отвлекается от Вечности и фокусирует взгляд на лице Лалли.

– Ведь было бы… вот если бы именно ваша команда, не правда ли, мистер Ледесма?

Лалли улыбается улыбкой бога, впавшего в полный маразм.

– Я непременно выделю вам немного времени в эфире, пастор, не извольте беспокоиться. Сегодня мир будет ваш.

– Боже правый. – Гиббонс изображает застенчивого падре из старой любительской постановки для армейских госпиталей. – Ладно, Вернон, – говорит он, подталкивая меня к двери. – Господь помогает тем, кто сам себе помогает…

– Там и увидимся, – говорит матушка.

Лалли провожает нас на крыльцо. Как только мы оказываемся вне пределов матушкиной видимости, он хватает меня за ухо и выкручивает со всей дури.

– Это твой шанс, малыш, смотри его не проворонь.

Сын стадиона, битком набитого суками. Всю дорогу до центра «Новая жизнь» я тру ухо; пастор ведет машину, уткнувшись носом в лобовое стекло, и слушает радио. Говорить со мной он явно не расположен. Мы проезжаем мимо дома Леоны Дант, фонтан у входа. Она опять выставила мусора на четыре дня вперед. Это просто для того, чтобы вы смогли оценить общее количество пакетов с веревочными ручками из городских бутиков, коробок с бритвенно-острыми краями, и все это в сплошном месиве из оберточной бумаги и разноцветных ленточек. Если вам захочется продать ей какашку, вы просто упакуйте эту вашу прелесть в подарочное оформление, и, зуб даю, Леона у вас ее купит.

На углу Либерти-драйв братья Лозано торгуют вразнос футболками. На одной надпись красными брызгами: «Я выжил в Мученио». В другой продраны дыры, а легенда гласит: «Я съездил в Мученио, и все, что мне досталось, – эта несчастная сквозная рана». Проповедник Гиббонс цокает языком и качает головой.

– Двадцать долларов, – говорит он. – Двадцать долларов за простую хлопчатобумажную майку.

Я стараюсь сесть пониже, но Эмиль Лозано все равно успевает меня заметить.

– Эй, Верная Рука! Верная Рука Литтл! – Он испускает боевой клич и салютует мне, как будто я хуев национальный герой или еще кто-нибудь в этом роде. Брови у пастора ползут в гору.

Спасибо тебе, Эмиль ёбаный. Под конец я начинаю радоваться тому обстоятельству, что на подъезде к центру «Новая жизнь» дорога идет вдоль сплошной железнодорожной насыпи. Теперь меня достает радио, если честно. Только что речь шла о том, как «Барби Q» выступает в поддержку кампании за создание местного полицейского отряда специального назначения. Теперь они устроили целый кошачий концерт насчет поисков второго ствола. Где точно идут поиски, не говорят; в смысле, не говорят, что особое внимание будет уделено участку Китерса, и так далее, и тому подобное. Если бы они и в самом деле собрались искать у Китерса, наверняка бы протрепались.

Центр «Новая жизнь» есть не что иное, как наша старенькая церковь. Сегодня газон и парковку превратили в ярмарочный базар, глобальная большая стирка, и все бельишко вывесили сушиться кое-как, на ветру и ярком солнце. Флаги, которые мы тысячу лет тому назад рисовали в воскресной школе, переделали, повсюду заменив слово «Иисус»[12] на слово «Господь». Я помогаю пастору выгрузить всю эту чухню из машины и перенести на прилавок для торговли выпечкой, после чего – опаньки – мне приходится напялить идиотскую мантию, в каких ходят мальчики-хористы. Вернон Гуччи Литтл, в вышедших из моды «Джордан Нью Джекс» и дурковатой церковной мантии. Через десять минут у меня за спиной с грохотом проносится утренний товарняк, отчаянно сигналя на ходу. В обычное время от него и одного-то гудка не дождешься, если ты, скажем, не стоишь у всех на виду в этой ёбаной мантии.


  42  
×
×