Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти

Я забираюсь внутрь, даже не посмотрев, где сидит ковбойша и, вообще, едет она этим рейсом или нет. Я просто вдыхаю запах смятых простыней, спящих пассажиров пополам с обрывками снов, и тащу свой рюкзак на свободный ряд в хвостовой части салона. Та железа, которая вырабатывает адреналин, аж закашливается где-то у меня внутри, когда машина трогается с места, в ожидании, что вот сейчас появится Лалли, или Эллина мамаша, или еще какая-нибудь херотень. Я даже думать не хочу, какая именно, потому что Судьба никогда не упустит шанса присмотреться к тому, о чем ты думаешь, а потом именно этим возьмет да и запендюлит тебе в задницу.

Дррррр – рычит автобус, выбравшись на скоростную полосу, и через несколько безымянных миль я уже балансирую на тонкой, как лезвие ножа, грани сна, а мозг у меня превращается в кучку битого хрусталя. Потом мы проезжаем мимо поля, сплошь уделанного навозом или чем-то вроде этого, духан стоит тот еще: типа, когда едешь с предками на машине и разливается эдакий вот аромат, они делают вид, что ничего не чуют; и вдруг этот запах заполняет все мои чувства к Тейлор Фигероа. Не спрашивайте почему. Я чувствую, вот она, в поле у дороги. Она стоит на четвереньках за кустом, в чем мать родила, если не считать синтетических синих трусиков, которые так и впились ей в круп и сияют в полутьме грязновато зрелым, сладким и с гнильцой пятном. И я тоже там. Мы в полной безопасности, нам тепло и уютно, и времени у нас до черта. Мой нос скользит по туго натянутой синей обивке, как серфингист по крутой волне, я наношу на карту кромку суши вдоль влажно поблескивающей крошечными бисеринками влаги линии кожи, до тех мест, где запах становится непереносимым, с привкусом кислоты и тины, где он жалит меня и отбрасывает прочь от этой полированной поверхности из ароматного розового дерева. И даже во сне я слишком сильно откидываюсь назад. И обнаруживаю, что мы с ней оказались на поле, сплошь поросшем спелыми жопидорами, и я вдруг перестаю понимать, исходит ли этот запах от Тейлор или так пахнет все поле. Я пытаюсь забраться обратно, в ее расщелину – но и краев у расщелины уже не стало. Запретный запах растворяется в телесном тепле и лосьоновых сквознячках автобусного салона. Я просыпаюсь на всхрапе, на отчаянном, захлебывающемся вдохе. Она исчезла. За окном бегут пустые дали.

Я сажусь прямо и пытаюсь задурить самому себе голову настолько, чтобы стать нормальным. Но накатывают волны, огромные приливные валы, которые давно ходили на заднем плане моей сладкой грезы. Вокруг меня вспыхивают яркие образы: Хесус, Хесус, Хесус. Он смотрит в сторону, он берет ствол в рот, он ощущает вкус горячего металла. Школьный двор за его спиной как цветами усыпан затуманенными, молочно-белыми глазами, зрачок подергивается все медленнее, взгляд уплывает – и угасает. Бууум.

Нарезанный кусками воздух истекает кашлем и бульканьем, свистом простреленных легких, отчаянно важными последними «прости», которых никто не слышит. Мистер Кастетт, учитель, тоже здесь, с лицом, усеянным крапинками юной крови. Память вернулась. Я разражаюсь бурными слезами по всем погибшим, по Максу Лечуге, Лори Доннер, но всем, по всем; и знаю, что теперь настал полный низдец и покоя не будет до самого конца пути, а может быть, и до конца моей жизни, что меня вздрючили и прибили за кончик хуя к самому большому кресту во вселенной. Как им только в голову могло прийти, что это сделал я? Почему? Да просто потому, что Вернон Говнюк Литтл якшался с местным оторви и брось, а теперь заступил на вакантное место, и отныне у каждой нестандартной вещи, которую я когда-либо сказал или сделал, появится своя зловещая тень. И я впервые в жизни понял Хесуса.

– С тобой все в порядке? – в проходе стоит старушка и смотрит на меня. Я, должно быть, хватал ртом воздух, как рыба – или типа того. Она кладет мне руку на лицо, и я принимаю этот жест так, словно это рука Бога.

– Ничего, я справлюсь, – отвечаю я сквозь сопли. Она отнимает руку, и мое лицо плывет за этой рукой, само, безо всяких дозволений с моей стороны: полжизни за еще одно прикосновение.

– У тебя какое-то горе, и я просто хотела сказать, что ты не один. Я тут неподалеку – если тебе нужна будет компания, я неподалеку.

И она уходит обратно на свое место.

Ангел небесный, вот кто она такая, эта старушка; но только я ничего не чувствую, ровным счетом ничего, кроме боли и тьмы, тьмы чистилища. Я закрываю лицо руками, во мне толчками пульсирует боль, я сижу и молюсь хоть о какой-нибудь надежде на избавление. И тут, клянусь могилой своего отца, в салоне начинает играть Музыка. Сперва – всего одна протяжная нота, на скрипке.