Сестры

Энни пообещала себе стать к тридцати годам независимой в финансовом отношении, надеясь к тому времени продать свои полотна. У нее уже были две выставки в маленькой галерее в Риме, где было продано несколько картин. Но обойтись без помощи родителей пока не удавалось. Это ее порой смущало, но жить за счет продажи своих картин она пока не могла и, возможно, не сможет еще в течение многих лет. Чарли иногда беззлобно поддразнивал ее и никогда не забывал напомнить, что ей крупно повезло и что ее жалкая комнатушка на чердаке — всего лишь прикрытие. Если бы она пожелала, ее родители смогли бы снять для нее приличную квартиру. Большинство художников, которых они знали, такой возможности не имели. Но сколько бы Чарли ни поддразнивал ее по поводу помощи родителей, он глубоко уважал ее талант и качество работы. Никто не сомневался в том, что у нее имеются задатки действительно большого художника и что в свои двадцать шесть лет она уже многого достигла. В работах Энни ощущались глубина, основательность и замечательное владение техникой. Она обладала тонким чувством цвета. И Чарли не раз говорил, что очень гордится ею.

В этот уик-энд он предполагал поехать с ней в Помпеи, чтобы в очередной раз посмотреть фрески, но она сказала, что уезжает на неделю домой, как делала это каждый год, чтобы вместе с родителями отпраздновать Четвертое июля.

— Почему ты придаешь этому такое значение? — спрашивал Чарли. Он не был близок со своей семьей и не имел намерения навещать их во время своего годичного отпуска. Он не раз говорил ей, что считает ребячеством такую привязанность к сестрам и родителям. Как-никак ей уже двадцать шесть лет.

— Я придаю этому большое значение, потому что у меня очень сплоченная семья, — объяснила она. — Это не имеет отношения к празднованию Четвертого июля. Самое важное здесь — возможность провести неделю с сестрами и родителями. Я езжу домой также на День благодарения и на Рождество, — предупредила она, не желая его разочарования в дальнейшем. Праздничные дни были для них священны.

Это вызвало у Чарли некоторое раздражение, и вместо того, чтобы подождать ее еще неделю, он сообщил, что поедет в Помпеи со своим другом-художником. Энни решила не настаивать. По крайней мере, он будет чем-то занят в ее отсутствие. За последнее время он несколько утратил интерес к своей работе, с трудом воспринимал новые идеи и постигал новые технические приемы. Не видя в этом ничего хорошего, она убеждала себя, что это состояние временное. Он был очень талантливым художником, но, по словам одного немолодого художника, консультировавшего его во Флоренции, чистота его работы сильно пострадала оттого, что он некоторое время занимался дизайнерской деятельностью. Этот художник считал, что произошла некоторая коммерциализация, от которой ему следует избавляться. Такие замечания глубоко оскорбили Чарли, и он в течение нескольких недель не разговаривал со своим критиком. Подобно многим другим людям искусства, он был чрезвычайно обидчив и не любил, когда критиковали его работу. Энни спокойнее относилась к критическим замечаниям и даже приветствовала их, считая, что они помогают ей. Подобно своей сестре Кэнди, она отличалась поразительной скромностью во всем, без тени жеманства.

Энни много раз пыталась залучить к себе в гости Кэнди, и между ее поездками в Париж и Милан возникало немало возможностей сделать это, но Флоренция никак не вписывалась в напряженное расписание сестры, да и общество бедных художников было не для нее. В перерывах между съемками Кэнди предпочитала съездить в Лондон или Сен-Тропез. Жизнь Энни во Флоренции на множество световых лет отстояла от образа жизни Кэнди. У Энни не было желания лететь в Париж, чтобы встретиться с сестрой, или останавливаться в роскошных отелях вроде «Ритца». Она предпочитала бродить по Флоренции в сандалиях и крестьянской юбке, есть мороженое или зайти в тысячный раз в галерею Уффици. Она предпочитала такую одежду роскошным платьям и туфлям на высоком каблуке, которые носили женщины, окружавшие Кэнди. Ей не нравились легкомысленные люди из ее компании. А Кэнди всегда говорила, что друзья Энни выглядят так, будто им не помешало бы принять ванну. Сестры жили в совершенно разных мирах.

— Когда ты уезжаешь? — спросил ее Чарли, которого она пригласила к себе. Энни пообещала приготовить ему ужин накануне отъезда. Она купила макароны, томаты и другие овощи и была намерена приготовить соус, рецепт которого недавно узнала. Чарли принес бутылку кьянти и налил ей стаканчик, пока она готовила, любуясь с другого конца комнаты этой красивой девушкой, очень естественной и непритязательной. Человеку, который видел ее впервые, она могла показаться простоватой, тогда как на самом деле она была высокообразованным человеком в своей области, прошла хорошую школу и происходила из семьи, которая, как Чарли давно догадался, была весьма состоятельной, и хотя Энни никогда не упоминала о преимуществах своей юности, она до сих пор ими пользовалась. Она жила скромной жизнью художника, своим трудом пробивающего себе путь. Единственным признаком ее более высокого происхождения было маленькое золотое кольцо-печатка, украшенное гербом ее матери, которое она носила на левой руке. Об этом Энни тоже скромно умалчивала. Для нее единственным критерием оценки себя и остальных было умение работать над своими произведениями и преданность искусству.