Билли Батгейт

Глава тринадцатая

Как и на любом продолжительном постое, войскам в отеле «Онондага» теперь предоставили дополнительный провиант более привычного свойства. Мистер Шульц организовал регулярное снабжение из Нью-Йорка, и раз в неделю к нам приезжал грузовик с бифштексами, отбивными, со свежей бараниной, рыбой на льду, деликатесами, хорошей выпивкой и пивом, и через день кто-нибудь ездил в Олбани к нью-йоркскому самолету получить свежие булочки, пирожные, пирожки и газеты. Повара на кухне отеля сбились с ног, но никто, казалось, не возражал, хотя такое развитие событий должно было бы обижать их. Однако местная обслуга не обнаруживала ни чрезмерной гордости, ни обиды или особой чувствительности, они с удовольствием готовили для мистера Шульца из всего, что бы он им ни поставлял, и даже, чтобы соответствовать масштабу происходящего, кажется, прибавили в своей квалификации.

Ужин превратился в ежедневный ритуал, мы собирались вместе, по-семейному, в один и тот же вечерний час, хотя и за разными столами. Ужин обычно шел неспешно, мистер Шульц пускался в долгие воспоминания. Как правило, он в такие моменты расслаблялся, если, конечно, не напивался; напившись, он становился хмурым, мрачным и сверлил злым взглядом каждого, кто, по его мнению, слишком веселился или же ел, как ему казалось, свой ужин с непомерным аппетитом; он мог ни с того ни с сего попросить передать ему тарелку любого из нас, чтобы, дескать, попробовать кусочек, и, только поковырявшись в ней, возвратить; со мной он проделал это несколько раз, и не было случая, чтобы я не вскипел внутренне и не потерял после этого аппетит; однажды он даже пошел к другому столу и взял отбивную с их блюда, он вроде как не мог быть великодушным и гостеприимным без того, чтобы не показать людям, будто они вырывают у него кусок изо рта; особенно неприятными были вечера без мисс Дрю; если ей не нравилось происходящее, она, извинившись, покидала нас, и у тебя кусок в горле застревал, когда ты видел, что ему жалко с ним расставаться, такой ужин никакого удовольствия не доставлял.

Но, как я уже говорил, чаще всего, если он не напивался, то весь вечер вел себя ровно, будто дни, которые он прожил, демонстрируя городу Онондага, штат Нью-Йорк, прекрасное расположение духа и свою альтруистическую натуру, помирили его с миром. А за ужином после прогулки в горы я точно знал: что бы мне ни положили на тарелку, у меня этого никто не отнимет, потому как за столом в тот день сидело двое гостей — Дикси Дейвис, отложивший свое возвращение в Нью-Йорк, и отец Монтень, священник католической церкви Святого Варнавы. Мне понравилось, что святой отец, прежде чем сесть за наш стол, подошел к другому столу около двери, поздоровался с Микки, Ирвингом, Лулу и водителем Дикси Дейвиса и поболтал с ними в радушной священнической манере. Для священнослужителя он вел себя чересчур оживленно, выразительно потирал руки и говорил так, словно в жизни не могло произойти ничего неприятного; его распирало от гордости за свой маленький и не очень богатый приход; церковь Святого Варнавы была весьма скромным заведением на берегу реки в бедном районе узких улиц и маленьких скученных домишек, деревянная, а не каменная, как церковь Святого Духа на холме, впрочем, внутри она была не меньше, а убранством даже побогаче, чего только стоили фрески Христа и свита его учеников, развешенных по стенам.

На ужин подали ростбиф, приготовленный, как я люблю, свежую спаржу, которую я не очень люблю, домашнее жаркое большими кусками, зеленый салат, к нему я не притронулся из принципа; было и настоящее французское вино, у меня начал появляться к нему вкус, но я им не увлекался по той же причине, по которой Дрю Престон сидела как можно дальше от мистера Шульца. Мое место было слева от мистера Шульца, а отца Монтеня — справа. За мной сидел Дикси Дейвис, а Дрю Престон расположилась между ним и мистером Берманом. Дикси Дейвис болтал без умолку, может, он днем перетрудился, может, привез неверные сведения, а может, пренебрегли его юридическими советами; как бы то ни было, остановиться он не мог, впрочем, не исключено, что все объяснялось его соседством с самой красивой и аристократической женщиной, какую ему только доводилось видеть в жизни; она была в строгом черном платье, открывавшем точеную шейку, которую украшала простая нитка жемчуга, в каждой жемчужине точкой отражалась люстра; он рассказывал миссис Престон, как начинал свою адвокатскую карьеру, вспоминая с истерическим удовлетворением жалкое начало, а она кивала прекрасной головкой, подбадривая его, и решительно сметала все подряд со своей тарелки, запивая вином, которое он не уставал подливать; он купался в лучах ее красоты и силился очаровать ее фактами своей трусливой жизни. Я бы ни за что не хвастался тем, что ошивался с грязными студентами около суда и подлизывался к поручителям, чтобы те, в свою очередь, отблагодарили меня, порекомендовав привлеченным к суду недотепам, нуждающимся в адвокате. Так он и начинал, с защиты подпольных лотерейщиков, получая по двадцать пять долларов за спасение от тюрьмы. «Остальное — история», — произнес он, обнажив зубы в кривой улыбке. Я заметил, что сидел он, сгорбившись и вытянув голову вперед, эта поза совсем не вязалась ни с его холеностью, ни с прекрасным гардеробом. Сам удивляюсь, почему я так невзлюбил этого человека, я ведь почти не знал его, но наблюдая, как он пытается заглянуть в вырез платья Дрю Престон, я сожалел, что сижу за столом не с Ирвингом, Лулу и другими ребятами, а с интеллектуалом, который не обратился ко мне даже с самым пустячным вопросом и вообще, кажется, не замечал моего присутствия.