Билли Батгейт

— Ну вот, теперь совсем другое дело. Есть и более короткие пути, — сказал мистер Шульц.

— В этом случае у нас должна быть уверенность, что мы имеем дело с истинным подчинением воле Господа нашего Иисуса Христа.

— Честное слово, святой отец, я с вами совершенно искренен. Я же сам начал этот разговор, верно? У меня тяжелая жизнь. Мне все время приходится принимать важные решения. Мне нужна сила. Я вижу, что мои знакомые обретают силу в вере, и я тоже нуждаюсь в такой силе. Я обычный человек. Я боюсь за свою жизнь, как любой другой. Я хочу понять, зачем она. Я стараюсь быть великодушным, добрым. Но мне по душе мысль о дополнительной помощи.

— Понимаю, сын мой.

— Ну, как насчет воскресенья? — спросил мистер Шульц.

После кофе Дрю Престон, извинившись, ушла, спустя несколько минут ужин расстроился, и мистер Шульц пригласил отца Монтеня на шестой этаж, где, удобно устроившись в его номере, они пили канадский виски, курили сигары и беседовали, как закадычные друзья. Глядя на них, я обратил внимание, что они похожи, — оба плотные, почти без шеи, пепел сбрасывают куда попало. С ними сидел и Дикси Дейвис. Остальная часть банды устроилась в кабинете мистера Бермана, все были угрюмы, говорили мало. Наконец святой отец отправился домой, и мы двинулись в номер мистера Шульца, собрания никто не назначал, мы просто вошли и сели; никто не произнес ни слова, пока наш босс ходил по комнате взад-вперед и делился с нами своими мыслями.

— Микки, ты ведь понимаешь, а не понимаешь, так обязательно поймешь, что я должен приготовиться, никаких случайностей я допустить не могу, мне любая помощь может потребоваться. Как знать? Как знать? Помню, много лет назад меня поразил Патрик Девлин, вы должны помнить братьев Девлин, которым тогда принадлежал почти весь пивной бизнес в Бронксе, а мы в то время только начали, и я хотел немного проучить его, парень он был крепкий, и мы подвесили его за большие пальцы рук, помнишь, Лулу? Но он-то не знал, что у нас на уме, он решил, что мы его убиваем, и закричал, чтобы привели священника. И это меня поразило. В минуту смерти он звал не мать, не жену, а именно священника. И тут я задумался. Я хочу сказать, что в такие моменты человек обращается к своей силе, ведь так? Мы тогда только выдавили ему на глаза кишки и дерьмо из дохлой крысы и заклеили их пластырем, оставив его висеть в собственном подвале, мы-то знали, что его найдут там, правда, к тому времени, когда эти вонючие идиоты его обнаружили, зрение он уже потерял. Но я так и не могу забыть, что он звал священника. Такие вещи не забываются. Мне нравится этот маленький канадский французишка, мне нравится его церковь, я им крышу новую сделаю, чтобы не текло в сокровенные моменты, это мне настроение поднимает, понимаете? Каждый раз, когда я вхожу к ним, у меня настроение поднимается, правда, я не знаю латыни, но я ведь иврита тоже не знаю, так что почему бы не соединить одно с другим? Христос был одновременно и тем и другим, черт возьми, разве не так? Они требуют исповеди, не хочу притворяться, будто я без ума от этого, но опять-таки никаких обид; когда придет время, как-нибудь справимся. Моя мать ничего не должна знать… Ирвинг, и твоя мать тоже, им это не надо, они не поймут. Никогда не любил, как старики молятся в синагоге, раскачиваются взад-вперед, каждый что-то бормочет себе под нос, голова болтается, плечи ходят туда-сюда, я люблю, когда человек ведет себя с достоинством, когда люди вместе поют, делают одно и то же одновременно; мне нравится сам порядок, это ведь что-то значит, когда все опускаются на колени, это радует Бога, может, слишком сложно для тебя, а, Лулу? Вы только посмотрите на него, какой несчастный, посмотри на выражение его лица, Отто, он же сейчас заплачет, скажи ему, что я все тот же прежний Немец, что ничего не изменилось, ничего не изменилось, слышишь ты, дубина? — И он обнял бандита, смеясь и похлопывая его по спине. — Ты же знаешь, как обстоит дело с судом, ты же знаешь, что мы начинаем немного нервничать, когда нас ждет судебный процесс. Вот и все. Вот и все. Не мы первые, не мы последние.

Никто ничего не сказал, только Дикси Дейвис все время кивал и одобрительно хмыкал свое бессмысленное «угу», мы все обалдели, поразительный получился денек. Мистер Шульц продолжал говорить, но, улучив момент, я незаметно выскользнул из комнаты и ушел к себе. Мы все знали, что мистер Шульц — человек необузданный, он ни в чем не мог остановиться, он все доводил до крайности, преувеличивал до невозможности, в этом, как и в своем гневе, он был неудержим. Я нисколько не сомневался, что истинным католиком он не станет, он просто хотел, если можно так сказать, дополнительно подстраховаться, он почти этого не скрывал, и если только вы сами не религиозный человек, который верит в единственного истинного Бога, вы бы с уважением отнеслись к его ненасытности, ему всегда всего было мало, и, если бы нам пришлось пробыть здесь подольше, он, возможно, стал бы еще и членом протестантской церкви Святого Духа; Бог знает, он был вполне способен и на такое, страсть приобретения была в мистере Шульце сильнее осторожности, эта страсть снедала его всегда и везде, он приобрел питейные притоны, пивные компании, трейд-юнионы, подпольные лотереи, ночные клубы, меня, мисс Дрю, а вот теперь приобретал католицизм. Вот и все.