Почему-то, ища виновных, все как-то забыли про матроса Белли, который к тому времени уже преодолел полпути до Индонезии на старом пароходе, доверху заваленном ржавеющими металлическими бочками с особенно ядовитым уничтожителем сорняков.
И был Еще Один. Он был на площади в Кумболо. И в ресторанах. И в рыбах, и в воздухе, и в бочках с уничтожителем сорняков. И на дорогах, и в домах, и в дворцах, и в хижинах.
Нигде он не был чужаком, и уйти от него было нельзя. Он делал то, что у него получалось лучше всего, и то, что он делал, было то, что он есть.
Он не ждал. Он работал.
Харриет Даулинг вернулась домой со своим малышом, которого – по совету сестры Веры Говорливой – более настойчивой, чем сестра Мэри – она назвала Колдуном.
Культатташе вернулся домой через неделю и объявил, что ребенок явно унаследовал лучшее от его предков. Он также поручил секретарше дать объявление в «Леди» насчет няни.
В одно рождество Кроули видел по телевизору «Мэри Поппинс» (за кулисами большинства телекомпаний Кроули был влиятельной персоной; больше всего он гордился изобретением игровых шоу). Он шутливо подумал, что эффективным и очень стильным способом избавления от очереди нянь у дома культатташе, будет ураган.
Он занялся хитрыми манипуляциями, в результате которых в назначенный день появилась лишь одна няня.
На ней был вязаный твидовый костюм и небольшие жемчужные сережки. Пожалуй, что-то в ней и говорило «няня» – но говорило так же тихо, как в тех людях, что нанимаются в британские дворецкие в некоторых американских фильмах. Также оно негромко покашливало и бормотало, что это очень может быть такая няня, какие рекламируют не специфицированные, но весьма определенные услуги в кое-каких журналах.
Ее плоские туфли похрустывали по гравийной дорожке, а сбоку от нее бежал серый пес, с клыков которого капала белая слюна. Его глаза горели алым цветом, и он голодно поглядывал в разные стороны.
Она подошла к тяжелой железной двери, улыбнулась – короткой удовлетворенной улыбкой – и позвонила в колокольчик. Он мрачно «динькнул».
Дверь открыл, как говорится, дворецкий старой школы[23].
— Я Няня Асторет, – сказала она ему. – А это, – продолжила она (серый пес в это время осторожно посматривал на дворецкого, видно, обдумывая, где будет прятать от него кости), – Шарик.
Она оставила пса в саду, с блеском прошла собеседование, и миссис Даулинг повела няню на встречу с предметом ее забот.
Она неприятно улыбнулась.
– Какой славный мальчуган, – бросила она. – Ему скоро будет нужен трехколесный велосипед.
По одной из странных случайностей, еще один член обслуживающего персонала появился в тот же день. Это был садовник – и отличный, как выяснилось. Никто не понимал, как у него все получалось – ведь он никогда не брал в руки лопаты, и даже не пытался очистить сад от стай птиц, что его заполняли и садились на него при любой возможности. Он просто тихонько сидел в тени, а вокруг него цветник и сад цвели и цвели.
В те дни, когда няня получала выходные, Колдун приходил с ним повидаться, когда достаточно подрос, чтобы ходить.
– Вот Брат Слизняк, – говорил ему садовник, – а эта малюсенькая зверюшка – Сестра Помидорная Гусеница. Помни, Колдун, идя по прямым и кривым дорожкам жизни, надо любить и чтить все живое.
– Няня гововит, что живые вещи достойны быть лишь землей под моими ногами, мистев Фванциск, – отвечал Колдун, гладя Брата Слизняка и рассеянно вытирая руку о свой костюм Кермита Лягушки.
– Ты эту женщину не слушай, – отзывался садовник, – ты меня слушай.
Вечерами Няня Асторет пела Колдуну колыбельные.
– Бват Фванциск, садовник, гововит, что я довжен ставательно пвактивовать добводетель и лубовь к всем живым вещам, – говорил ей Колдун.
– Не слушай этого мужчину, – отзывалась няня, укладывая его в его маленькую кровать. – Слушай меня.