Суд волков

Все это звучало зловеще и даже устрашающе. Жанна спросила себя, неужели люди из Сорбонны настолько косные, что способны на такие речи. С кем же разговаривал Фуст?

На встрече, однако, не была раскрыта главная тайна – каким образом Феррандо сумел найти ящики и вывезти их из Парижа. Феррандо просто сказал, что ему достались бумаги покойного, в них он и нашел след, ведущий к барже. Но ни слова не проронил ни о фарсе на постоялом дворе "Золотое колесо", ни о трагедии в Верноне.

После десерта Тина и ее супруг тщательно вытерли стол. Шёффер достал из футляра книгу в изумительном переплете и осторожно раскрыл ее.

Сотрапезники сгрудились вокруг и с восторгом рассматривали страницы, которые медленно переворачивал Шёффер. Иначе и быть не могло: это был один из экземпляров знаменитой Псалтыри, так называемой Майнцской псалтыри, шедевр немецкого издателя, выполненный в трехцветной печати – красной, черной и синей.

Затаив дыхание, Франсуа пожирал страницы глазами, а затем поднял на Шёффера восхищенный взгляд.

– Это великолепно! – воскликнул он.

Шёффер улыбнулся.

– Обошлась мне эта книга в изрядную сумму, – сказал он. – Впрочем, это уже вторая моя Псалтырь, ибо первую я напечатал два года назад.

– Это бумага?

– Да, но очень плотная, изготовленная особым способом.

Потом он закрыл книгу и уложил ее в футляр.

На следующей неделе в окрестностях города на улице Труа Кле был снят склад для устройства мастерской и дом с пятью квартирами – для Арминия, молодого Кокельмана, Шёффера на время его приездов в Страсбург, Жанны, которая намеревалась присутствовать при создании печатни, и Франсуа. Последний решил, что останется в Страсбурге, чтобы познать искусство гравирования и отливки букв.

Феррандо уехал в Роттердам, и через одиннадцать дней выгруженные с баржи ящики были отправлены на повозке в мастерскую на улице Труа-Кле.

Шёффер пришел проверить оборудование, извлеченное из ящиков его учеником, которому помогал не только Франсуа, но даже Жозеф с Феррандо.

– Вот это и создал Генсфлейш, – сказал Шёффер по-немецки. – Но он не вернул моему тестю около двух тысяч гульденов из полученного задатка. А тестю они были срочно нужны, ведь он сам взял их взаймы. Но и это еще не все! – раздраженно воскликнул он. – Тут не хватает букв, их должно быть гораздо больше! Девять изношенных форм! А пресс какой! Явно слабенький, – сказал он, показав на пресс с поворотной штангой, который, однако, выглядел весьма внушительно.

Шёффер расхаживал по просторному помещению, не в силах сдержать негодования.

– Конечно, Генсфлейш великий мастер, но в делах человек ненадежный: взял и оставил себе часть приспособлений, созданных на деньги Фуста.

– Где находится Генсфлейш сейчас? – спросил Жозеф.

– В Майнце. Но мы с ним в ссоре. У нас судебная тяжба. Кстати, лет двадцать назад он работал здесь. Странный это человек. Занимался алхимией. Часто оскорблял людей.

Шёффер фыркнул.

– Он был в Страсбурге? – удивился Феррандо.

– Да. Провел здесь не меньше десяти лет. Пытался создать печатню со сменными литерами, – ответил Шёффер. – Иоганн Ментелин – его ученик.

– Это Генсфлейш придумал сменные литеры?

Шёффер покачал головой:

– Нет, был один голландец, Костер, а на самом деле Лоренс Янсон. Он использовал этот способ гораздо раньше, в тысяча четыреста двадцать третьем году. Но я не думаю, что это он его изобрел.

– Кто же тогда?

– Мне говорили, что китайцы. Один путешественник привез газету на их языке, и мне кажется, что она была напечатана с использованием сменных букв. А газете этой сто пятьдесят лет! Я вам покажу, когда приедете в Майнц. Не знаю, с кем из путешественников имели дело Костер и Генсфлейш, но, полагаю, они получили от кого-то соответствующее описание или образец, а затем приспособили его к европейскому алфавиту. Потом сделали оборудование. Усовершенствовали винный пресс – особенно преуспел в этом Генсфлейш. Им удалось создать и чернила – не такие жидкие, как у переписчиков. Главное же – Генсфлейш придумал наборную форму для сменных букв.

– Я не уверен, что все хорошо понял, – сказал Феррандо, чьи познания в немецком подверглись тяжелому испытанию, хотя он очень старался уловить смысл сказанного Шёффером и только потом переводил.

Жанна посмотрела на Франсуа: интересуют ли его ученые рассуждения? Но она увидела, что сын буквально впился глазами в Феррандо и даже в Шёффера, словно пытаясь каким-то сверхъестественным образом преодолеть языковой барьер, ведь по-немецки он не знал ни единого слова.