Рубашка

– Вы джаз любите? – теперь мне уже интересно было задать ему любой вопрос.

– Не люблю, но слушаю. Не могу совсем без музыки. А теперь такое количество разной музыки, что тоже волнуюсь. А джаз – он и есть джаз. К тому же, у нас как-то принято считать, что джаз – музыка серьёзная, непростая. Слушают его умные и непростые люди… Вот и ко мне так же относятся, мол, человек слушает джаз – значит серьёзный человек. Без разрешения не закурят и не нагадят.

– А когда один едете, тоже джаз включаете? Или есть что-то любимое, только для себя? – мне действительно было любопытно.

– Я этот джаз не выключаю. Он что есть, что его нет. Хорошая музыка! Вы не подумайте, это я так, прибедняюсь. Я в джазе разбираюсь, и давно… и звук себе поставил в машину не стыдный. Но любимой музыки у меня в машине нет. Зачем мне нужен этот надрыв? Правильно?! Если не просто так трепаться о музыке, а серьёзно… Любимая музыка, ну… та, которую любишь!.. Понимаете, о чём я говорю? Любимая музыка без надрыва не бывает. – Он на секунду оглянулся ко мне. – Так что у меня тут джаз. То есть музыка для тех, кто отлюбил!

– Простите, а вы москвич? – почему-то спросил я.

– Да-а. Я москвич, – коротко ответил он.

– А сколько вам лет?

– Немного, но точно больше, чем тебе, – он снова коротко оглянулся ко мне и улыбнулся.

Это был классный таксист. Как он технично и уместно перешел на «ты»! Я люблю их. Настоящих таксистов, тех, которые давным-давно ездят на своих машинах, по своим городам. Настоящих немного! Но я имею в виду только настоящих. Это те, которые понимают и любят тех, кого везут! В смысле, нас любят! Не сильно, конечно! Они столько людей перевезли туда-сюда! Они столько про людей знают! Таксисты – они не романтики, и не этакие городские ангелы. Совершенно уверен, что прямо вот этот таксист, с которым мне так приятно было ехать и беседовать, если бы я говорил с каким-нибудь иностранным акцентом, или был бы подвыпившим сибиряком-балагуром, обязательно тут же заломил бы такую цену… Он наверняка знает, где можно взять проституток, и сколько они стоят. У него, если быть аккуратным, можно узнать, откуда в этом городе берутся наркотики. Он всё это знает. Он перевёз по этим улицам такое количество неприятных ему людей, которые его не уважали, оскорбляли, вели себя безобразно, что я бы, наверное, давно потерял веру в человека и человечество. Он видел такое множество аварий, разбитых машин, истерзанных и остывающих тел, что кто-нибудь другой уже давно бы стал либо прожжённым циником, либо истеричным идиотом. Он видел свой город в любую погоду, в любое время года и при всяком освещении. Он провёл такое количество времени на этих улицах и проспектах, стоя в пробках, ожидая проезда каких-нибудь спецмашин с сопровождением, уворачиваясь от наглецов и мерзавцев, а порой просто от дураков и дур… которых так много выезжает каждый день на эти улицы и проспекты… Мне бы и сотой доли всего этого хватило, чтобы проклясть всё ЭТО раз и навсегда.

А он ездит, он продолжает…

Помню, как я почувствовал, что начал ориентироваться в Москве.

Много лет я не любил Москву. Она меня пугала и обижала, когда я приезжал сюда по каким-то делам или был тут проездом. Я не понимал, в какой стороне здесь восходит солнце, не ощущал расстояний. В Москве всё было далеко. Я нырял в метро или напряжённо и недоверчиво позволял таксистам перемещать меня по Москве. Самое страшное здесь было потерять бумажку с номером телефона каких-нибудь родственников или знакомых, у которых можно было переночевать или которые могли чем-то помочь. Как легко и приятно было ругать и не любить Москву. Одежда, в которой я сюда приезжал, всегда не совпадала с московской погодой. Либо в ней было слишком жарко, либо наоборот. А потом я приехал сюда жить.

Помню, как в первый раз выехал на своей машине на московские улицы. Один. И был страшно удивлён. Ничего страшного! Вообще! Как это было удивительно – я еду по Москве! Никто не тычет в меня пальцем, всё в порядке. Ничего особенного. Меня так поразило это чувство, что я проехал по Садовому кольцу два раза, а потом катался полночи. То, что давило на меня и угнетало, вдруг исчезло… Я потихонечку стал слышать и чувствовать полутона и чистые звуки. Я как будто снял скафандр и с изумлением обнаружил, что здесь тоже можно дышать. И что здесь есть люди. Много людей…

В такси было тепло, и я почувствовал, что потею. Тогда я расстегнулся и распустил шарф. Очень горела шея. Я не мог удержаться, чтобы не чесать её. Водитель увидел это и немного приоткрыл окно.