Первая любовь, последнее помазание

Подбородок и шея у меня слиты — это всех настораживает. У матери так же было. Только уйдя из дома, я понял, какая она жаба. Она умерла в пропитом году. Женщинам не нравится мой подбородок, они ко мне не подходят. Материн тоже не нравился, с ней никто не дружил. Она всюду разъезжала одна, даже во время отпуска. Каждый год отправлялась в Литлгемптон и сидела в шезлонге лицом к морю, сама по себе. Под конец стала злой и плоской, как гончая.

До прошлого четверга, пока я не увидел труп Джейн, у меня не было никаких особых мыслей о смерти. Раз видел, как задавили собаку. Как ей шею переехало колесом и глаза из орбит выскочили. На меня это не произвело впечатления. И на похороны матери я не пошел — от безразличия в основном и из-за отвращения к родственникам. Да и видеть ее среди цветов, мертвую, плоскую и серую, тоже не очень-то хотелось. Наверное, после смерти и я стану таким. Но тогда я еще не знал, как выглядят трупы. Увидишь — и невольно задумаешься про живых и мертвых. Меня провели вниз по каменным ступеням и через коридор. Я полагал, что морги строят отдельно, но этот был в офисном здании, семиэтажке. Мы оказались в подвале. Сверху доносился стук пишущих машинок. Вместе со мной спустились сержант и еще пара других, в штатском. Сержант пропустил меня в дверь, открывавшуюся в обе стороны. Я не ожидал ее там увидеть. Не помню, чего ожидал: возможно, фото или где-нибудь расписаться. Я не успел мысленно подготовиться. Но там была она. И пять стоявших в ряд высоких столов из нержавеющей стали.

И лампы дневного света под зелеными абажурами из жести, свисавшие на длинных цепях с потолка. Стол с ней был самый ближний от двери. Она лежала на спине, ладони наружу, ноги вместе, рот широко открыт, глаза распахнуты, очень бледная, совсем тихая. Волосы по-прежнему слегка влажные. Красное платьице как после стирки. От нее едва уловимо пахло каналом. Допускаю, что в этом не было ничего исключительного для того, кто навидался трупов, как, например, сержант. Я заметил небольшой синяк над ее правым глазом. Хотел потрогать, но почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Как продавец подержанных машин, мужчина в светлом пиджаке с напором сказал:

— Девять лет всего.

Никто не ответил, все смотрели на ее лицо. Сержант обогнул стол и подошел ко мне с какими-то бумагами.

— Ну, всё? — сказал он.

Мы прошли обратно по длинному коридору. Наверху я подписал бумаги, в которых говорилось, что переходил пешеходный мост рядом с железной дорогой и увидел девочку (позднее опознанную мной в подвале), бежавшую по тропе вдоль канала. Я отвернулся, а чуть позже увидел в канале что-то красное, но оно быстро скрылось под водой. Поскольку плавать я не умею, то привел полицейского, который долго смотрел на воду и сказал, что ничего не видит. Я оставил ему свои имя и адрес и ушел домой. Через полтора часа ее достали со дна экскаватором. Я подписал три копии заявления. После этого долго не мог уйти. Нашел в одном из коридоров пластмассовый стул и сел. Дверь напротив оказалась открыта, за ней был офис, и там две девушки печатали на машинках. Они заметили, что я на них посматриваю, и стали переговариваться и смеяться. Одна вышла с улыбкой и спросила, занимается ли мной кто-нибудь. Я сказал, что просто присел подумать. Девушка вернулась в комнату, перегнулась через стол и передала подруге. Теперь в их взглядах появилась тревога. Заподозрили в чем-нибудь, меня всегда подозревают. Я и правда присел подумать, но не про мертвую девочку в подвале. Я думал о ней живой, а видел мертвой, но старался не сопоставлять. Так и просидел там весь вечер — никуда не хотелось идти. Девушки закрыли дверь своей комнаты. В конце концов все-таки пришлось уйти, потому что рабочий день кончился и здание запирали. Я вышел из него последним.

Одевался я не спеша. Погладил черный костюм — счел, что он будет уместен. Галстук выбрал голубой, чтобы с черным не перебарщивать. Потом, уже спустившись в подъезд, передумал. Поднялся и снял костюм, рубашку и галстук. Вдруг разозлился на себя за эти приготовления. С какой стати я так стремлюсь им понравиться? Надел старые брюки и свитер, в котором был раньше. Пожалел о принятой ванне и постарался смыть с шеи одеколон. Но был еще другой запах — послебанный, запах ароматического мыла. В четверг я тоже им мылся, и девочка это сразу заметила:

— От тебя цветами пахнет.

Я проходил мимо их крошечного палисадника, шел на прогулку. Даже не повернул головы. С детьми вообще стараюсь не разговаривать: мне трудно найти с ними правильную интонацию. Неприятна их прямота, коробит. Эту малявку я уже не раз видел раньше: иногда на улице за игрой (обычно одну), иногда рядом с Чарли. Она вышла за калитку и увязалась за мной.