Осада, или Шахматы со смертью

Глупцы, думает Фумагаль, покуда пробирается сквозь толпу — скорым шагом, ни на кого не глядя и всем видом своим выказывая крайнюю степень презрения. Теперь будут суток двое мусолить это событие, толковать на все лады и переливать из пустого в порожнее. Им по наследству передалась нежность к своим оковам — к монархам, богам, парламентам, указам, которые ничего не могут изменить. Чучельник твердо убежден, что Человечество идет от одного хозяина к другому, а состоит из несчастных, которые почитают себя свободными, поступая вопреки своим наклонностям, ибо неспособны понять и принять, что единственная свобода есть свобода личности и заключается она в том, чтобы отдаться на волю силам, владеющим человеком. Что ни делай — все равно это предопределено роком, а тот — безразличным к морали законам Природы и сложным сцеплением причин и следствий. Оттого и слово «зло» — не однозначно. Общество, запутавшись в собственных противоречиях, карает за наклонности, ему же и присущие, однако эта кара есть лишь слабая плотина, не выдерживающая напора темных страстей, что когтят душу человека. А сам он, неразумный до слабоумия, отдает предпочтение ложным иллюзиям перед действительностью, которая сама собою опровергает бытие Существа милосердного, высшего, разумного и справедливого. Это — искажение, это подобно тому, как если бы отец вложил оружие в руку буйному сыну и тем самым обрек себя на смерть от него.

— Куда попала последняя бомба? — спрашивает Фумагаль кузнеца, который сидит на пороге своей мастерской, готовя наживку для рыб.

— Да вот сюда и попала, перед Канделярией… Ущерб небольшой.

— Никто не пострадал?

— Слава богу, никто.

Горожане и солдаты разбирают завал на площади. Фумагаль, подойдя к площади, убедился: бомба легла точно перед церковью, не задев соседних зданий, и, хотя и взорвалась, обширное пустое пространство, на котором дома стоят далеко один от другого, свело ущерб к нескольким разбитым окнам, отлетевшим лепным украшениям на фасадах и сбитым с крыши черепичинам. Наметанным глазом чучельник определяет траекторию выстрела. Ветер, замечает он, дул с востока, и это способствовало тому, что снаряд долетел до этой части города и упал ближе к западу, чем четыре предыдущих. Изображая из себя ротозея, Фумагаль медленно продвигается в толпе — мальчишки поднимают с земли кусочки закрученного спиралью свинца, — сосредоточенно отсчитывая шаги, чтобы отложить дистанцию до тумбы — постамента старинной арабской колонны — на углу улицы Торно. С Мулатом или без него, с голубиной почтой или с пустой голубятней — он доведет начатое до конца. Исполнит в полном соответствии с тем, что положено лично ему, и в отмеренный срок, который настанет неизбежно.

Грегорио Фумагаль отсчитал уже семнадцать шагов, когда почувствовал на себе пристальный взгляд из толпы. Нет, это не тот длинный, что шел за ним, а потом скрылся из виду, а другой — среднего роста, в сером плаще и шляпе-двууголке. Меняются они, что ли, подумал чучельник, чтобы не вызвать подозрений? Или же это опять взбрыки его воображения, так похожие порою на приступы неизлечимой болезни? Он совершенно уверен, что все люди на свете — больны, причем заболевают уже при рождении, при первом соприкосновении с жизнью подпадая под действие ее бреда, иначе называемого воображением. И вот когда оно сбивается с пути или несется вскачь, как закусивший удила конь, и приходит страх — точно так же, как фанатизм, скажем, или религиозный террор, исступление — эта мысль вызывает у него жестокую усмешку — и страшные злодеяния. Люди простодушные в ужасе и презрении шарахаются от всего этого, не ведая, что сами они подобное совершить не смогут, ибо лишены двух великих достоинств — воодушевления и стойкости. Бытие человека преступного протекает в высях, недоступных человеку добродетельному, — на самой вершине, подножьем которой служат неприметные, но правильно выстроенные причины.

И Фумагаль в приливе высокомерия, разбирать причины которого он гнушается, а меж тем оно — лишь логический итог его размышлений, с делано рассеянным видом идет, глядя себе под ноги, пока намеренно не натыкается на человека в двууголке.

— Виноват… — произносит чучельник, даже не взглянув на него.

Тот, пробормотав что-то неразборчивое, уступает ему дорогу, и удовлетворенный Фумагаль проходит дальше. Будь что будет, он из города не убежит. Сократ, повинуясь несправедливым законам своей отчизны, тоже ведь не согласился покинуть свою темницу, хотя двери ее были открыты. Он принял установленные правила и был уверен, как уверен сейчас Грегорио Фумагаль, что человек в силу своей природы может действовать только так, как действует — по отношению и к другим, и к самому себе. Так предписывает догмат фатализма: необходимо принимать все.