Осада, или Шахматы со смертью

Паника охватывает его уже позже, когда, выскочив из-под портика, он в темноте выбежал на перекресток И особенно — когда наконец увидел светлое пятно на земле. Шаль. Тисон промчался мимо, добежал до угла и там стал озираться, вглядываться во мрак В слабом синеватом свечении огрызка луны, уже полностью спрятавшейся за крышами, вырисовывались балконные решетки, прямоугольники оконных и дверных проемов и еще гуще становилась тьма в углах и провалах безмолвной улицы.

— Кадальсо! — почти в отчаянии крикнул комиссар. — Кадальсо!

И будто отзываясь на его голос, в одном из угрюмых закоулков, в провале, зловещей расщелиной протянувшемся к самому темному месту маленькой площади, что-то вдруг на секунду мелькнуло — словно часть дома ожила. Почти в тот же миг за спиной комиссара с грохотом распахнулась дверь, ударивший оттуда широкий луч света, будто лезвие клинка, полоснул улицу и следом грузно затопали шаги набегающего Кадальсо. Но Тисон, не дожидаясь его, сам пускается бегом, ныряя во тьму, как в воду и, приближаясь, все яснее различает, как бесформенная куча внезапно распадается на две тени: одна по-прежнему неподвижно распростерта на земле, другая стремительно удаляется, прижимаясь к фасадам домов. Не задерживаясь возле первой, комиссар бросается за второй, а та уже пересекла улицу и скрывается за углом Кунья-Вьеха. В лунном блеске на мгновение вдруг возникает черная, проворная, бесшумная фигура.

— Стой! Именем закона! Стой!

В нескольких окнах вспыхивают свечи и лампы, но Тисон и тот, за кем он гонится, уже вынеслись, наискосок пролетев площадь, на улицу Реканьо к Оспиталь-де-Мухерес. Комиссар где-то уже потерял шляпу, тяжелая трость и длинные, путающиеся в ногах полы редингота мешают бежать; в груди колотье и жжение. Тень, которую он преследует, мчится с какой-то невероятной быстротой: с каждым мигом все труднее не отставать.

— Стой! Стой, убийца!

Преследуемый сумел оторваться, увеличить дистанцию, а надежда, что кто-то из обитателей квартала или случайный прохожий присоединится к погоне, ничтожна. Нечего и рассчитывать на это в два часа ночи, да еще зимой, тем более, что и мчатся оба сломя голову. Тисон чувствует, что ноги подкашиваются. Эх, с тоской и злобой думает он, хоть бы пистолет при мне был… И в бессилии выкрикнув:

— Сволочь! — наконец останавливается.

Он задыхается. Этот выкрик забирает последние силы. Дыша со свистом и хрипом, как прохудившиеся мехи, согнувшись в три погибели, жадно ловит воздух ртом. В груди колет так, будто легкие содраны до живого мяса. Тисон, привалившись спиной к госпитальной ограде, сползает по ней вниз, на землю. Тупо смотрит вслед тени, уже скрывшейся за углом. И так сидит довольно долго, пытаясь отдышаться. Потом с трудом встает, медленно бредет на подгибающихся ногах обратно — на площадь Карнисерния: в окружающих ее домах уже осветились окна, из которых выглядывают жители в ночных сорочках и колпаках. Девушку отнесли в аптеку, докладывает Кадальсо, вышедший навстречу начальству с глухим фонарем в руке. Дали понюхать соли, потерли виски ароматическим уксусом — привели в себя. Убийца успел нанести ей только один удар, от которого она лишилась чувств.

— Лица не разглядела? Приметы какие-нибудь не запомнила?

— Слишком перепугана… Пока еще плохо соображает. Все произошло очень быстро. Он напал со спины. Подкрался бесшумно, так что она поняла, что к чему, лишь когда он зажал ей рот. По ее представлениям, он небольшого роста, но сильный и ловкий. Больше никакого толку от нее не добьешься… напугалась сильно…

По второму кругу пошел, разочарованно думает Тисон, сам не свой от досады и усталости.

— Куда он поволок ее?

— Представления не имеет. Говорю же, он оглушил ее сзади. Но я полагаю — тащил он ее в ту галерею, что тянется за складом канатов и рогож. Тут и мы подоспели.

Множественное число приводит комиссара в ярость.

— Подоспели?.. Вы подоспели? Где ты раньше был, скотина? Куда смотрел? Они же у тебя под самым носом прошли.

Кадальсо сокрушенно молчит. Тисон хорошо знает его и совершенно правильно изложил ход событий. Но сам не может в это поверить.

— Вот только попробуй сказать, что заснул…

Молчание Кадальсо столь продолжительно и красноречиво, что заменяет признание вины. Он удивительно похож сейчас на туповатого, лишенного дара речи пса, свесившего уши и зажавшего хвост между ногами в ожидании трепки.