Осада, или Шахматы со смертью

— Это почему же «слопают»? — веселится Лолита. — Мы не одни. Нас оберегает удалец-махо.

— Матадор, — подхватывает Курра. — Истребитель бешеных быков.

— И потом, — завершает Лолита, — под маской не отличишь, красотка перед тобой или уродина.

Кузен со скептическим вздохом принимает свой удел. И они направляются в «Аполлон» — на угол улицы Мургия.

— Какие уродины?.. Да вы обе — ангелицы прелестью, горлинки чистотой. В этот час в Кадисе на карнавале все женщины обворожительны.

— Такой шанс бывает раз в жизни! — хлопает в ладоши Курра Вильчес. — И я его не упущу!

Лолита Пальма со смехом цепляется за рукав кузена:

— И я тоже!

Пройдя выстроившуюся на краю площади шеренгу колясок и карет — кучера в ожидании седоков пустили вкруговую бурдючок с вином, — все трое переступают порог кофейни, над которой в виде вывески укреплены выкованные из железа тамбурин и лира. Кузен Тоньо в «Аполлоне» — завсегдатай, и лакей при входе тотчас узнает его даже в маске, приветствует с особой сердечностью и, низко склонясь, принимает в ладонь серебряный дуро.

— Устрой-ка нам, Хулито, какой-нибудь хороший столик Чтобы моим дамам было удобно и всех видно.

— Не знаю, право, дон Антонио, остались ли еще свободные…

— Ставлю еще один дуро, что не найдешь. И проигрываю.

Вторая монета, скользнув в ладонь привратника, мгновенно исчезает — была и нет — в кармане его передника.

— Постараемся.

И пять минут спустя дамы уже пьют коричный ликер, а кузен Тоньо — пахарете, сидя на стульчиках, только что расставленных вокруг складного стола, который другой услужающий принес и пристроил у колонн большого патио. «Аполлон» занимает здание о четырех этажах: в двух верхних, выходящих окнами на улицу Мургия, помещаются номера. В двух нижних — обеденная зала и несколько комнат поменьше, где любят собираться самые пылкие и неугомонные из депутатов-либералов. И вот там сегодня царит беспримерное оживление. В ярком свете бесчисленных свечей сверкают блестки, вышивка, драгоценности. Сверху летит разноцветное конфетти, дудят «тещины языки», и под арками в глубине патио играет что-то веселое струнный оркестр. Танцев нет; лакеи с подносами снуют по залу; звучат смех, песни, громкие голоса. Дымно, шумно, весело. Лолита с живым интересом оглядывается по сторонам, а Тоньо, который сдвинул маску на лоб, надел очки и закурил, то и дело заставляет чокаться, покуда Курра Вильчес, по своему обыкновению очень вольная в речах, отпускает шпильки по поводу нарядов, масок и поведения окружающих.

— Смотри-смотри, вон та, в зеленом корсаже и седом парике… Провалиться мне на этом месте, если это не сноха Пансо Сугасти…

— Думаешь, она?

— Да уж поверь мне. А вот мочку ей жует вовсе не законный супруг.

— Какая ты бесстыдница, Куррита.

Здесь, как и всегда в кофейнях, много мужчин. Местных, офицеров в партикулярном платье, эмигрантов. Однако немало и женщин, что сидят за столиками в патио и в боковых комнатах первого этажа или выглядывают из-за балюстрады второго. Одни — почтенные матроны с мужьями, родственниками и друзьями. Другие — Курра Вильчес аттестует их остроумно и беспощадно — вида не столь благопристойного. На то и карнавал, ломающий все барьеры, сметающий многие условности и приличия, которые город целый год соблюдает с неукоснительной истовой строгостью. В эти смутные времена, превратившие Кадис в миниатюрную Испанию, он по-прежнему открыт для всех, однако же каждый здесь знает свое место. А если не знает или забыл, не будет недостатка в тех, кто тотчас напомнит. Идет война или нет, сюда перебрались кортесы или еще куда, но ни масок, ни разудалого карнавального веселья недостаточно, чтобы уравнять неуравниваемое. Может быть, размышляет Лолита, придет день, когда эти юные философы-либералы, что ведут жаркие споры в кофейнях, произносят пылкие речи о просвещении, народе и торжестве справедливости, все это переменят. А может быть, и нет. В конце концов, там, в Сан-Фелипе-Нери, сидят священники, аристократы, адвокаты, военные. Но нет негоциантов, нет лавочников и нет народа как такового, хотя депутаты постоянно твердят, что выступают от его имени и для его блага. Король по-прежнему — в плену у французов, а приоритет нации, вызвавший столько дебатов, есть всего лишь несколько дестей бумаги с надписью «Конституция» на верхнем листе. И даже в веселом столпотворении, царящем в «Аполлоне», эта разобщенность более чем очевидна. Бросается в глаза, что кадиссцы и прочие испанцы — рядом, но не вместе. Да и рядом-то — лишь до известной степени и до тех пор, пока им по дороге.