Игрок

— Какое же? — Гурдже опять отхлебнул.

— Как я говорил, — Хамин навел черенок своей трубки на Гурдже, — у нас много законов. А потому у нас совершается много преступлений. Некоторые из них сексуального свойства, так? Нет нужды говорить, — продолжал Хамин, — что физиология нашей расы делает нас необычными, можно даже сказать, особо одаренными в этом отношении. Кроме того, в нашем обществе есть возможность контролировать людей. Здесь можно заставить человека, даже не одного, делать то, чего он не желает. Мы можем предложить вам кое-какие впечатления, которые, по вашему же собственному признанию, невозможны в вашем мире. — Старый верховник подался поближе к Гурдже, понизил голос. — Можете вы себе представить чувство, когда несколько женщин и мужчин — даже верховников, если захотите, — исполняют все ваши желания?

Хамин вытряхнул свою трубку, постучав ею о ножку стола, и пепел пролетел над жужжащим Флер-Имсахо. Ректор Кандсева заговорщицки улыбнулся, откинулся к спинке стула и снова набил трубку табаком из маленького кисета.

Олос подался вперед:

— Весь этот остров — ваш, Жерно Гурдже. Можете оставаться здесь, сколько пожелаете. В вашем распоряжении столько людей любого пола, сколько и пока вашей душе угодно.

— Но в этом случае я не участвую в игре.

— Да, вы выходите из игры, — подтвердил Олос.

Хамин кивнул:

— Подобные случаи уже были.

— Весь остров?

Гурдже демонстративно оглядел мягко освещенный висячий сад. Появилась группа танцоров — гибкие, почти обнаженные мужчины, женщины и верховники поднялись по ступенькам на небольшую сцену, расположенную за музыкантами.

— Весь, — сказал Олос. — Остров, дом, слуги, танцоры — всё и все.

Гурдже кивнул, но ничего не сказал. Хамин снова зажег трубку.

— Даже оркестр, — сказал он, откашлявшись. Он махнул в сторону музыкантов. — Что вы думаете об инструментах, мистер Гурдже? Сладкая музыка, правда?

— Очень приятная. — Гурдже отпил немного из бокала, глядя, как танцоры выстраиваются на сцене.

— Но вы даже здесь кое-чего недопонимаете, — сообщил Хамин. — Видите ли, нам доставляет огромное удовольствие знать, какой ценой досталась эта музыка. Видите слева этот инструмент, у которого восемь стальных струн?

Гурдже кивнул. Хамин продолжил:

— Могу сообщить вам, что каждой из этих струн был удавлен человек. А эту белую трубу видите сзади — на которой играет мужчина?

— Похоже на кость?

Хамин рассмеялся.

— Бедренная кость женщины, изъятая без анестезии.

— Естественно, — сказал Гурдже и взял несколько сладких орешков из блюда на столе. — Их получают парами или у вас много одноногих женщин — музыкальных критиков?

Хамин улыбнулся.

— Видите? — обратился он к Олосу. — Он в этом разбирается. — Старый верховник снова показал на танцоров, которые уже выстроились, готовые начать представление. — Барабаны изготовлены из человеческой кожи, и теперь вы понимаете, почему каждый комплект называется «семейным». Горизонтальный ударный инструмент сделан из фаланговых костей и… тут есть и другие, но вы теперь можете понять, почему эта музыка звучит так… драгоценно для тех из нас, кто знает, что потребовалось для ее создания?

— О да, — сказал Гурдже.

Начался танец. Танцоры, гибкие, умелые, почти сразу поразили его. На некоторых, наверно, были антигравитационные системы, потому что они передвигались по воздуху, как громадные, прозрачные и медленные птицы.

— Хорошо, — кивнул Хамин. — Как видите, в империи можно занимать разное положение. Кто-то — игрок, а на ком-то… играют. — Хамин улыбнулся этой игре слов на эаском; впрочем, на марейне она отчасти сохранялась.

Гурдже несколько мгновений наблюдал за танцорами, потом, не отрывая от них взгляда, сказал:

— Я буду играть, ректор. На Эхронедале. — Он принялся в такт музыке постукивать одним из колец по бокалу.

Хамин вздохнул.

— Ну что ж, Жерно Гурдже, должен вам сказать, что мы обеспокоены. — Он снова затянулся своей трубкой, скосив глаза в чашечку, мерцавшую красным. — Обеспокоены тем воздействием, которое ваши дальнейшие победы могут оказать на нравственность нашего народа. Здесь так много простых людей, и наш долг — ограждать их иногда от грубой реальности. А какая реальность может быть хуже осознания того, что большинство твоих близких легковерны, глупы и жестоки? Они не поймут, если чужак, инопланетянин, придет в их мир и будет одерживать победы в святой игре. Мы здесь, то есть те из нас, кто служит при дворе и в колледжах, может, и не столь озабочены этим, но мы должны думать о простолюдинах… я бы даже сказал, об умственно невинных людях, мистер Гурдже, и то, что приходится для этого делать, то, за что мы иногда берем на себя ответственность, не всегда нам нравится. Но мы знаем свой долг и исполним его — ради них и ради нашего императора.