Мой дядюшка Освальд

Она полностью оделась и встала перед зеркалом, прилаживая шляпку, но вдруг неожиданно замерла. А затем медленно повернулась ко мне. Я все так же лежал и пил шампанское, но последние минуты глядел на нее с некоторой дрожью.

Она с полминуты оставалась неподвижной, глядя на меня холодными опасными глазами. Вдруг — вскинула руки к горлу и разорвала пополам свое шелковое платье. А затем в два взмаха разорвала белье. Швырнула шляпку в дальний угол, низко пригнулась и двинулась вперед. Она тихо кралась ко мне через комнату, как тигрица, ловящая антилопу.

— В чем дело? — спросил я.

Но я и без ответа знал, в чем дело. Прошло ровно девять минут, и пилюля начала действовать.

— Успокойся, — сказал я.

Она продолжала красться.

— Уйди, — сказал я.

Но она продолжала красться.

Затем она прыгнула, но я не увидел прыжка, а только смутное мелькание ног и рук, ртов, ладоней и пальцев. Она совершенно взбесилась, она ошалела от похоти. Я убрал паруса и лег в дрейф, пытаясь переждать бурю. Но это ее ничуть не успокоило, она стала швырять меня с места на место, неразборчиво при этом хрюкая. Мне это как-то не понравилось. С меня было достаточно. Я решил, что с этим нужно кончать, но скрутить ее было не так то просто. В конце концов я завел ей руки за спину, отнес ее, несмотря на крики и брыканье, в ванную и сунул под холодный душ. Она пыталась меня укусить, но я ударил ее локтем в подбородок. Я держал ее под душем не меньше двадцати минут, и все это время она ругалась по-русски.

— Хватит? — спросил я в конце концов; она едва не захлебнулась и насквозь промерзла.

— Я хочу тебя! — выпалила она, ни на секунду не задумавшись.

— Нет, — сказал я. — Я буду держать тебя под душем, пока ты не остынешь.

В конце концов она сдалась, и я ее отпустил. Бедная девочка стучала зубами от холода и являла собою жалкое зрелище. Я взял полотенце и крепко ее растер, а затем налил стакан бренди.

— Это все та красная пилюля, — сказала она.

— Я знаю, что это она.

— Мне нужна горстка таких пилюль, я возьму их домой.

— Эти пилюли слишком сильны для дам, — сказал я. — Я сделаю тебе такие, которые будут как раз.

— Прямо сейчас и сделаешь?

— Нет. Приходи завтра, и все будет готово.

Так как ее платье безнадежно погибло, я завернул ее в свое пальто и отвез к ней домой на «де-дионе». Правду говоря, она мне сослужила хорошую службу: на опыте показала, что мои пилюли так же действуют на женщин, как и на мужчин. А может быть, даже лучше. Я тут же начал готовить дамские пилюли. Я делал их в половину силы мужских пилюль и сразу, в надежде на широкий сбыт, заготовил сотню штук. Но тут оказалось, что рынок для них еще более широк, чем я думал. Когда эта русская дама пришла ко мне на следующий день, она захотела получить пятьсот штук и сейчас же.

— Но они же стоят по двести пятьдесят франков за штуку.

— Меня это ничуть не волнует. Их хотят все наши девочки. Я рассказала им, что было со мною вчера, и все они тут же захотели попробовать.

— Я дам тебе сотню, но не больше. Остальные позднее. У тебя есть деньги?

— Конечно есть.

— Ты позволишь мне сделать одно предложение?

— Какое?

— Боюсь, если дама принимает такую пилюлю одна, она может показаться неподобающе агрессивной. Мужчинам это не нравится. Во всяком случае, мне это вчера не понравилось.

— И что же ты предлагаешь?

— Дама, которая решила принять такую пилюлю, должна убедить своего кавалера сделать то же самое. И точно в тот же самый момент времени, тогда они будут на равных.

— Это звучит вполне осмысленно, — сказала она, подумав.

Это не только звучало осмысленно, это должно было удвоить продажи.

— Только кавалер, — продолжил я, — должен принять бoльшую пилюлю. Мужскую пилюлю. Мужчины крупнее, им нужна большая доза.

— В том, конечно, случае, — по ее лицу скользнула улыбка, — если партнер мужчина.

— Это уж как тебе хочется.

— Ну хорошо, — сказала она, пожав плечами, — дай мне тогда еще и сотню этих мужских пилюль.

Ну и порезвятся же сегодня в парижских будуарах, подумал я. Если мужчина принимал пилюлю, дело шло уже достаточно бодро, но одна только мысль, что выйдет, если оба партнера примут это зелье, вызывала у меня содрогание.

Успех был потрясающий. Продажи удвоились. Затем утроились. Когда закончился мой парижский год, у меня было в банке около двух миллионов франков! То есть сто тысяч фунтов. Мне еще не было восемнадцати, а я уже был богат. Но богат недостаточно. Мой парижский год ясно показал мне тот путь, которым я буду следовать в жизни. Я был сибаритом. Я хотел вести жизнь, полную роскоши и праздности. Нет, я никогда не соскучусь, это не в моем стиле. Но я и не насытюсь до конца, если роскошь не будет предельно роскошной, а праздность — безбрежной. Ста тысяч фунтов для этого явно не хватит, я нуждался в большем. Мне нужен был по крайней мере миллион фунтов, и я чувствовал, что обязательно найду способ заработать такие деньги. Начал я совсем неплохо.