Механизм пространства

– Лечить людей взрывчаткой?!

– Почему бы и нет? Порохом в свое время лечили…

– Шарлатанство!

Несмотря на решительный вердикт, Собреро задумался и умолк. За окном кареты проплывали буколические пейзажи, достойные кисти Дюпре. Поля наливались спелой желтизной, зелень дубовых рощ радовала глаз, зовя отдохнуть в прохладной тени. Черный росчерк ястреба в небе, прозрачном до звона; стадо коров на холме. Идиллия! Если бы карета не скакала на ухабах, если бы не жара и не пыль из-под конских копыт; если бы…

Гере Торвен мысленно погрозил себе пальцем. Так из Зануды недолго превратиться в Брюзгу! Тем не менее, кроме вышеперечисленных факторов, его раздражало что-то еще.

– Учуяли? – подал голос итальянец. – Нефть. И ее вонючая семейка. Мы подъезжаем.

Торвен и впрямь узнал запах фотогена, которым заправляли лампы.

– Как назывался порошок, которым вы обожглись?

– Ксилоидин.

– Записи опытов сохранились? Методика получения? Пропорции реагентов?

– Разумеется! К счастью, лабораторный журнал уцелел.

– Не могли бы вы сделать для меня копию? Если, конечно, профессор Пелуз не станет возражать. Я хочу переслать записи своему патрону, академику Эрстеду. Думаю, ксилоидин его заинтересует.

– Помилуйте, синьор Торвен! Это же опасно! Неужели академик Эрстед интересуется взрывчаткой? Никогда бы не подумал!

– Академик Эрстед, как глава Общества по распространению естествознания, интересуется всеми новыми открытиями. Вы только напишите, чего ни в коем случае не следует делать при проведении опыта. Простите за каламбур, но у вас богатый опыт в этой области. Приехали, что ли? Ну и вонь!

2

«Заводик» был – одно название.

Ветхое строение из насквозь почерневшего дерева выглядело диковато. Словно стайка разновысоких сарайчиков срослась боками, уподобясь колонии грибов. Каждый «гриб» отчаянно пытался сохранить индивидуальность: начиная собственным, не таким, как у других, ростом – и заканчивая крышей-шляпкой, скошенной на особицу.

Из крыш торчали печные трубы. Крайняя извергала в небеса высоченный столб грязно-белого дыма.

У ближней пристройки на дощатом помосте, укрыта навесом от дождя, покоилась смолисто-черная бочка – добрых десяти футов в диаметре. Рабочий в брезентовой робе, открыв кран, наполнял из бочки закопченное ведро. Картина была достойна сказки гере Андерсена: «В черном-черном доме стоит черная-черная бочка. Черный-черный человек наливает из нее в черное-черное ведро черную-черную…»

Вот тут у сказочника чуть не вышла промашка. Жидкость в бочке – вполне себе прозрачная – выбивалась из повествования.

– Одиннадцать, – сообщил рабочий вместо приветствия и перелил содержимое ведра в бочонок поменьше. Сорокаведерный пузан, установленный на телеге, выглядел лилипутом рядом с великаншей-родственницей. Каурая лошадка мотала головой, с возмущением фыркала и чихала.

Гере Торвен посочувствовал бедному животному.

– Двенадцать…

– Добрый день. Где хозяин?

– Там, – неопределенно махнул рукой рабочий.

Этого указания оказалось достаточно. Собреро с уверенностью следопыта двинулся в обход строения. Торвен последовал за ним. За углом обнаружились распахнутые настежь ворота. Каких-то пять шагов – и августовская жара показалась датчанину желанной прохладой.

За воротами царило настоящее пекло.

Причиной тому, без сомнения, являлась печь, топившаяся в углу, слева от входа. В ее верхнюю часть был вмонтирован медный перегонный куб с двумя горловинами. Одну наглухо закрывала толстая крышка на шести болтах, из второй в стену уходила блестящая труба.

– Сырая нефть заливается в куб, – пояснил Собреро. – Нагревается, испаряется, пары идут по трубе…

– А дальше?

– Пройдемте, я вам покажу.

На заводике итальянец чувствовал себя, как дома. Точно так же, припомнил Торвен, он вел себя в лаборатории воздухоплавателя Дювалье.

– Вот, смотрите. Труба проходит через емкость с проточной водой, где нефтяные пары охлаждаются и конденсируются. Раньше емкость наполняли водой вручную, но потом хозяин завода, синьор Жоспен, распорядился сделать отвод от ручья. За стеной – осторожно, порожек! – готовый фотоген стекает в приемную бочку…

Приемная бочка – родная сестра толстухи под навесом – стояла на грубо сколоченном поворотном круге, словно театральная декорация. Дальняя часть круга выходила наружу через прорезь в стене. Таким образом, бочки можно было менять местами, наполняя и опустошая их по очереди.