Кожа для барабана, или Севильское причастие

На столе лежала раскрытая тетрадь с карандашной зарисовкой какого-то созвездия. Куарт представил себе, как этот старик ночью приникает к своему телескопу, погружаясь в безмолвие неба, медленно вращающегося на другом конце трубы, а рядом, в одном из старых кожаных кресел, Макарена Брунер читает «Анну Каренину» или «Сонеты», и ночные бабочки кружатся вокруг лампы. Внезапно он испытал странное желание – расхохотаться. Представленная картина вызвала у него жуткую ревность.

Подняв глаза, он встретил задумчивый взгляд отца Ферро, как будто выражение, скользнувшее по его лицу, навело старика на некие размышления.

– Орион, – сказал он, и Куарт не сразу понял, что это относится к чертежу в тетради. – В это время года видна только верхняя звезда левого плеча Охотника. Она называется Бетельгейзе и появляется вон там. – Он указал чуть выше горизонта. – На северо-западе – вернее, ближе к западу.

Сигарета по-прежнему была у него во рту, и раскаленные крошки плохого табака падали на сутану. Куарт полистал страницы, заполненные пометками, рисунками и цифрами. Он узнал только созвездие Льва – своего знака зодиака, от металлического тела которого, согласно легенде, отскакивали копья Геркулеса.

– Вы принадлежите к числу тех, – спросил он, – кто считает, что все начертано на звездах?

Лицо старика сложилось в гримасу, в которой не было и намека на улыбку.

– Три-четыре века назад, – сказал он, – такие вопросы стоили священнику головы.

– Я уже сказал, что пришел с миром.

Расскажи это кому-нибудь другому, говорили глаза Приамо Ферро. Он тихо, саркастически засмеялся. Странный, скрипучий звук.

– Вы говорите об астрологии, – промолвил он наконец, – а я занимаюсь астрономией. Надеюсь, вы отразите эту разницу в своем докладе Риму. – Он замолчал, но продолжал с любопытством смотреть на Куарта, словно оценивая его заново после неудачного первого впечатления. – Не знаю, где это начертано, – добавил он после долгой паузы. – Хотя достаточно взглянуть на вас, чтобы понять, что у нас с вами алфавиты разные.

– Объясните это мне.

– Да тут почти нечего объяснять. Верите вы в это или нет, но вы служите многонациональной организации, чей устав основывается на всей этой демагогии, которой нам забили голову христианский гуманизм и просвещение: человек эволюционирует через страдание к высшим стадиям, род человеческий призван измениться, добрая воля порождает добрую волю… – Он отвернулся к окну; раскаленные искры по-прежнему падали ему на грудь. – Или что существует Истина с большой буквы и что она самодостаточна.

Куарт покачал головой.

– Вы же не знаете меня, – возразил он. – Вы не знаете ничего обо мне.

– Я знаю тех, на кого вы работаете, и этого мне достаточно. – Он снова подошел к телескопу – посмотреть, не осталось ли где пыли, сунул руки в карманы, как будто чтобы достать платок, но так и оставил их там. – Что знаете вы, – снова заговорил он, – и что знают ваши римские шефы с их чиновничьим мышлением?.. Что знаете все вы о любви или ненависти, помимо теологических определений и шепота в исповедальне?.. – Говоря это, он покачивался с носка на каблук, по-прежнему не вынимая рук из карманов. – Достаточно взглянуть на вас: ваша манера разговаривать, каждое ваше движение… Вы из той же породы, что все эти телепроповедники, пастыри церкви, лишенной души, которые говорят с верующими тем же самым языком, что телевизионщики употребляют, обращаясь к зрителям.

– Вы ошибаетесь, падре. Моя работа…

Старик снова засмеялся сквозь зубы своим странным скрипучим смехом.

– Ваша работа! – Он поднял голову, глядя прямо в лицо Куарту. – Вот сейчас вы мне скажете, что, к сожалению, вам приходится пачкать руки, верно?.. Несмотря на то, что вы всегда идете по жизни вот таким чистеньким и лощеным. Но я не сомневаюсь, что у вас в запасе сколько угодно оправданий и алиби. Вы молодой, сильный, у вас есть начальники, которые дают вам постель и пишу, думают за вас и бросают вам кости, чтобы вы их грызли. Вы отличный полицейский могущественной корпорации, претендующей на служение Господу. Наверняка вам никогда не доводилось любить женщину, ненавидеть мужчину, сочувствовать несчастному. Наверняка ни один бедняк не благословляет вас за поданный вами хлеб, ни один страждущий – за принесенное ему утешение, ни один грешник – за надежду на спасение… Вы делаете то, что вам приказывают делать, – и все.