Кожа для барабана, или Севильское причастие

– Бы говорите об этом с гордостью. Макарена рассмеялась.

– Конечно, – ответила она. Она гордится тем, кто мог быть ее двоюродным дедом, если бы не высокомерие и слепота ее семьи.

Мануэль Ксалок был настоящим мужчиной и оставался им до конца. Известно ли Куарту, что он вошел в историю как последний испанский корсар и как единственный из корсаров, действовавший во время Кубинской войны?.. Его последним подвигом был прорыв блокады порта Сантьяго: он пробился туда с почтой, провиантом и боеприпасами для адмирала Серверы. А на рассвете третьего июля вновь вышел в море вместе с другими. Он мог остаться в порту, потому что «Манигуа» была торговым судном и не подчинялась командованию эскадры, обреченной, как всем было известно, на поражение: старые, с изношенными машинами, плохо вооруженные суда не могли соперничать с американскими броненосцами и крейсерами. Но Ксалок вышел в море – последним, когда все испанцы, выходившие из порта один за другим, уже пошли ко дну или горели, Ксалок даже не сделал попытки прорваться: он направил «Манигуа» на вражеские корабли – на полной скорости, под черным флагом, поднятым рядом с флагом Испании. Уже погружаясь в воду, «Манигуа» все еще пыталась протаранить броненосец «Индиана». В живых не осталось никого.

На лице Макарены играли блики отраженных в речной воде огней Трианы.

– Вижу, – заметил Куарт, – что вы хорошо знаете его историю.

Ее губы дрогнули в намеке на улыбку.

– Конечно, знаю. Я сотни раз перечитывала рассказы об этом сражении. У меня в сундуке хранятся даже вырезки из тогдашних газет.

– А Карлота? Она узнала?..

– Нет. – Сев на каменную скамью, Макарена пошарила в сумочке в поисках сигарет. – Она ждала его еще двенадцать лет – все у того же окна, глядя на Гвадалквивир. Кораблей становилось все меньше, порт начал приходить в упадок. На реке больше не было видно парусов. А в один прекрасный день и фигура Карлоты исчезла из окна. – Она сунула сигарету в рот и привычным движением извлекла из-за декольте зажигалку. – К тому времени эта история уже превратилась в легенду. Я же говорила вам: люди даже пели песни о Карлоте и капитане Ксалоке. Когда она умерла, ее похоронили в склепе той самой церкви, где она должна была венчаться. А по распоряжению моего деда Педро, ставшего главой нашего дома после кончины отца Карлоты, двадцать жемчужин пошли на украшение статуи Пресвятой Богородицы. Вы знаете: это ее слезы. – Она зажгла сигарету, прикрывая ладонью огонек, подождала, пока зажигалка остынет, и водворила ее на прежнее место, не замечая, какими глазами Куарт следит за каждым ее движением. Она все еще была погружена в мысли о капитане Ксалоке. – Вот таким образом, – продолжала она, держа в пальцах тлеющую сигарету, – мой дед почтил память своей сестры и человека, который мог стать его зятем. Сейчас церковь – это все, что осталось от них. Церковь и воспоминания о Карлоте, письма и все остальное. – Она взглянула на Куарта, как будто вдруг вспомнила о его присутствии. – В том числе эта открытка.

– Вы тоже остались – вы и ваша память.

Лунный свет был достаточно ярок, чтобы Куарт смог различить на лице женщины улыбку. Невеселую улыбку.

– Я умру, как умерли другие, – тихо сказала Макарена. – А сундук со всем его содержимым окажется на каком-нибудь аукционе, среди прочей пыльной рухляди. – Она затянулась и почти зло выдохнула дым. – Все когда-нибудь кончается.

Куарт сел рядом с ней. Их плечи слегка касались друг друга, но он не сделал попытки увеличить дистанцию. Было приятно сидеть вот так, совсем близко друг от друга. Он ощущал легкий аромат жасмина, смешанного с запахом светлого табака.

– Поэтому вы и ведете эту битву.

Она медленно покачала головой.

– Да. Не битву отца Ферро, а свою собственную. Битву со временем и забвением. – Она по-прежнему говорила тихо, настолько тихо, что Куарту приходилось напрягать слух, чтобы уловить ее слова. – Я принадлежу к исчезающей касте и сознаю это. Это почти что кстати, потому что в мире больше не осталось места ни для таких людей, какие были в моей семье, ни для такой памяти, как моя… Ни для прекрасных и трагических историй – таких, как история Карлоты и капитана Ксалока. – Она снова затянулась. – Я ограничиваюсь тем, что веду свою личную войну, защищаю свою территорию. – Ее голос стал громче, она уже не казалась настолько погруженной в себя. Теперь она повернулась лицом к Куарту. – Когда все закончится, я пожму плечами и приму финал со спокойной совестью, как те солдаты, которые сдаются лишь после того, как у них не осталось ни одного патрона. После того как выполню свой долг по отношению к своей фамилии и тому, что люблю. Сюда входит церковь Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, и память Карлоты.