Кожа для барабана, или Севильское причастие

Дон Ибраим покорно вздохнул, доливая в бутылку последние капли бензина. Обтерев ее тряпкой, он снова положил последнюю в пепельницу и, оперевшись обеими руками на стол, с усилием поднялся,

– Верь, дорогая. Верь.

– Церкви нельзя поджигать, – возразила Красотка, хмуря лоб под приклеенным завитком. – Такое делают только еретики и коммунисты.

Удалец из Мантелете, безмолвный как всегда, отошел от окна к поднес руку ко рту, из которого торчала почти потухшая сигарета. Надо бы сказать ему, чтобы не подходил к бензину, мельком подумал дон Ибраим, чьи мысли были заняты Красоткой Пуньялес.

– Пути Господни неисповедимы, – заметил он, чтобы сказать что-нибудь.

– Но этот путь мне совсем не по душе.

Ее непонимание задело дона Ибраима. Ведь он не являлся тем начальником, который отдает приказы армии: он пытался аргументировать их. В конце концов, эти двое были его племенем, его кланом. Его семьей. Он как раз обдумывал, что бы такое сделать, чтобы отложить обсуждение щекотливого вопроса на потом, когда краешком глаза вдруг заметил, что Удалец, направляясь на кухню, идет мимо стола и машинально приподнимает руку с сигаретой, чтобы загасить ее в пепельнице. В той самой, где лежит тряпка, пропитанная бензином.

Какая глупость, подумал он. Как только ему могло прийти в голову такое. Он с беспокойством обернулся.

– Послушай-ка, Удалец…

Но тот уже бросил окурок в пепельницу. Дон Ибраим рванулся вперед, чтобы помешать ему, и локтем опрокинул бутылку из-под «Аниса дель Моно».

VIII. Андалусская дама

– Ты не ощущаешь аромата жасмина?

– Какого? Здесь нет никакого жасмина. –

Того, который цвел тут раньше.

Антонио Бургос. Севилья

Если существует на свете голубая кровь, то кровь Марии-Крус-Эухении Брунер де Лебриха-и-Альварес де Кордоба, герцогини дель Нуэво Экстремо и двенадцать раз грандессы Испании, была, наверное, даже не голубой, а синей. Предки матери Макарены Брунер участвовали в осаде Гранады и завоевании Америки, и только два старинных аристократических рода – Альба и Медина-Сидония – превосходили ее в знатности. Однако за ее титулами уже давно не стояло ничего осязаемого. Время и история поглотили земли и имущество, так что ее разветвленное генеалогическое древо с украшавшими его гербами являлось не более чем связкой пустых раковин, как те, что белеют на берегу, выброшенные морем. Пожилой сеньоре, сидевшей перед Лоренсо Куартом во внутреннем дворике дворца «Каса дель Постиго» и потягивавшей кока-колу, через месяц и семь дней должно было исполниться семьдесят. Ее предки, путешествуя, от Севильи до самого Кадиса ехали по своим владениям; ее воспреемниками при крещении были король Альфонс XIII и королева Мария-Евгения, и даже сам генерал Франко, невзирая на все свое презрение к испанской аристократии, вскоре после гражданской войны вынужден был поцеловать ей руку в этом самом дворике, с великой неохотой склонясь над римской мозаикой, украшавшей пол с тех самых пор, как четыре века назад она была доставлена сюда прямиком с развалин Италики. Однако время безжалостно, как гласила надпись на английских стенных часах, отбивавших часы и четверти часа в галерее, образованной мавританскими арками и колоннами и украшенной коврами из Альпухарры и бюро XVI века, которые дружба банкира Октавио Мачуки избавила от печальной участи быть отправленными на публичные торги. От всего прежнего блеска ныне остались только этот дворик, наполненный ароматами и горшками с геранью, аспидистрами и папоротниками, решетка XVI века, сад, летняя столовая с римскими мраморными бюстами, кое-какая мебель и картины на стенах. И среди всего этого, с одной служанкой, одним садовником и одной кухаркой вместо двух десятков слуг, суетившихся в доме во времена ее детства, жила, с отсутствующим видом спокойной тени, склоненной над собственной памятью, старая дама с серебряно-белыми волосами и жемчужным ожерельем на шее. Та самая, что сейчас предлагала Куарту еще кофе, обмахиваясь попорченным от времени веером, расписанным и лично подаренным ей, судя по надписи, Хулио Ромео де Торресом.

Куарт налил себе еще немного кофе в слегка потрескавшуюся чашечку Вест-Индской компании. Он был в одной рубашке, потому что герцогиня так настаивала, чтобы он не мучился от жары и снял пиджак, что ему оставалось только повиноваться и повесить пиджак на спинку стула. Так что он был в черной рубашке с безупречным стоячим воротничком и короткими рукавами, открывавшими его сильные загорелые руки. Коротко подстриженные волосы с проседью и спортивный вид придавали ему сходство с миссионером, крепким и здоровым, в отличие от маленького, насупленного отца Ферро, сидевшего на соседнем стуле в своей заношенной, покрытой пятнами сутане. На низком столике, поставленном рядом с центральным фонтаном, стояли кофе, шоколад и кока-кола в какой-то необычной бутылке. Герцогиня, как она сама только что сказала, терпеть не могла жестянок. В них напиток отдавал металлом и даже пузырьки щипали язык как-то по-другому.