Дерьмо

Переключаю каналы... реклама... настоящие шотландцы читают «Рекорд»...

(Ты изучал его лицо. Микрофильм старой газетной публикации можно было найти в читальном зале Библиотеки Митчелла в Глазго. Ты часами смотрел на

это лицо, пытаясь обнаружить в нем хоть что-то человеческое. В свободное время ты отправлялся в Глазго, как паломник к святому месту. Иногда ты ездил туда даже в рабочие дни. Отпрашивался, чтобы поехать и взглянуть на лицо Чудовища. Ты говорил себе, что между вами нет ничего общего. Но женщины. Ты хотел их. Ты всегда хотел их. Хотя такое же влечение испытывают все молодые люди. Это нормально.)

Переключаю каналы... повтор «Пожалуйста, сэр».

(Помнишь мисс Хантер, Брюс? ж Учительницу в начальной школе Пеникуика. Ты должен помнить, с какой жестокостью она к тебе относилась. Сухая как палка, она терроризировала тебя, и ее рвение выходило за рамки обычного садизма, практиковавшегося ею по отношению к другим ученикам. В ее ненависти к тебе было что-то личное. Иногда мисс Хантер отводила тебя в сторонку, встряхивала и шептала на ухо: «Я знаю, кто ты, Робертсон. Мне все про тебя известно, мерзкий негодник». Чем больше ты  старался угодить ей, тем хуже она к тебе относилась.)

Телевизор выключается.

Я не знаю, день сейчас или ночь. Передо мной несколько пустых банок. В камине еще тлеют угли. Звонила женщина из соцобеспечения, но что сказала - не помню. Надо что-то сделать.

Одеваюсь и выхожу. Иду в сторону Колинтон-Вилидж. Единственный, кого я могу навестить, это доктор Росси. В приемной дожидаются очереди несколько вонючих старух, но сейчас я почти ничем не отличаюсь от них в своем старом пальто. Вы у меня получите, сучки недоебанные. Достаю из кармана фиолетовую жестянку.

- Здесь пить не разрешается, - говорит дежурная. Машу перед ней удостоверением.

- Полиция. Работаю под прикрытием, - объясняю я бабулькам. Одна высокомерно поджимает высохшие губы. Так и хочется схватить шприц, закачать содержимое банки и впрыснуть дуре в сморщенные губы - то-то порозовели бы! - Пластическая хирургия. Современные технологии. Сейчас все могут себе это позволить.

Я поднимаю тост за технологии.

Дежурная называет мое имя, и я вхожу в кабинет доктора Росси. При виде меня челюсть у него отпадает, но мне-то наплевать. А если бы было не наплевать, то я сказал бы, что манеры у этого хмыря совсем не профессиональные.

Такие, как Росси, - это «Макдоналдсы» медицины, и диагноз они ставят быстрее, чем подают «Биг-Мак».

- У вас депрессия, мистер Робертсон. Ничего не поделаешь, придется прописать «прозак».

- Хорошо, - говорим мы.

Росси... Что-то в нем изменилось. Как будто до этого глухаря только сейчас дошло, что годы-то убежали, и вершины уже не достичь. Только и остается, что выписывать таблетки старым кошелкам и оставаться на уровне клерков, полицейских, учителей, социальных работников и т.п. От нашего обычно бодрого и жизнерадостного врачишки так и несет сломленным депрессняком неудачником, только что постигшем свои пределы. За последнее время мы привыкли к этому запаху, который сочится из каждой поры моего собственного больного тела вместе с сопутствующим ему поганым запахом виски. По дороге мы, я, мы комкаем выписанный рецепт и швыряем в реку у Колинтон-Делл. Потом идем в «Ройал Скот» пропустить пинту пива. Единственное лекарство, в котором мы нуждаемся, это залить обиду. А все из-за гребаного кокса, который подсовывал нам мудак Леннокс. Довел нас до своего уровня, а потом подсуетился и увел из-под носа нашу работу. Такой поворот надо было предвидеть, но... Но мы оказались слабы. Нужно стать сильнее.

Ночь не приносит сна. Мысли носятся в голове бесконечной каруселью. Наши жена и дочь машут нам с дурацких лошадок, а мы сидим, потягивая чай, на площади Принсис-стрит-Гарденс, вечно поглощенные своими мыслями, занятые планами мщения тем, кто преступил законы государства.

Отвлечься не получается, круг не разорвать даже мастурбацией, потому что каждый раз, когда мы пытаемся вызвать в воображении образ той или иной женщины, перед нами возникают гнусные физиономии Леннокса или Тоула, а в таких обстоятельствах никакое сексуальное возбуждение невозможно. Впрочем, оно и к лучшему.

Тиски ужаса ощущаются почти физически; иногда они слабеют, но никогда не отпускают совсем.

Мы снова куда-то идем, через Делл, через длинный пассаж, напоминающий старый железнодорожный туннель. В этом туннеле есть одно место, один пункт, где пассаж поворачивает, и света не видно ни впереди, ни позади. Пара шагов вперед, и свет засияет; пара шагов назад, взгляд через плечо - то же самое. Но здесь, в этой точке - мрак, лимбо. Появляется ощущение, что если ты только задержишься здесь чуть дольше, останешься в этой точке забвения некое определенное время, то и сам растворишься в темноте, перестанешь существовать.