Дерьмо

Мы не в силах сдвинуться с места.

(Дующий из полярных областей через негостеприимное море и попадающий прямиком в твои попорченные табаком легкие ветер настолько холоден, что внутри тебя как будто образовалось арктическое ядро. Я ощущаю его, Брюс, и мне это не нравится. Ты чувствуешь, как теплая человеческая плоть окутывает его подобно одеялу, впитывает его свежесть, пропускает его токи великодушия и доброты к органам тела. Дыши. Дыши. Нет, мне здесь не нравится. Выбирайся из туннеля, Брюс.) Туннель втягивает нас, как водоворот, вот уже видны каменные структуры, они проступают из мутной, пьяной темноты. Мы слышим голоса, но они не пугают нас, не заставляют напрячься.

Забвение не наступает. Мы даже не заметили, как покинули туннель, вышли из деревянного каньона, однако знаем, что это произошло, что мы выбрались на главную дорогу - на это указывают шум и огни редких машин.

Университет... сумерки... щебет птиц в парке на Гилмор-Плейс... и вот мы уже возле Королевского Театра. Стейси, Кэрол, подружка Стейси Селеста и мы на пантомиме «Матушка Гусыня» со Стэнли Бакстером и Энгусом Ленни из «Кроссроудс».

Мы были там.

Нет, не были.

Да, были.

Светло. Холодно, зуб на зуб не попадает. Какой-то попрошайка что-то хрипит в наш адрес; может, проклинает, может, просит деньги. Мы шарим в карманах и обнаруживаем двадцатку и немного мелочи.

Подаем двадцатку нищему; он видит боль в наших глазах и смотрит на нас с благодарностью, которая тут же сменяется разгоняющим алкогольную муть страхом. Он берет бумажку и бормочет что-то невнятно

(Вскоре после шахтерской забастовки, узнав, кто твой  настоящий отец, ты уехал в Лондон и поступил на службу в полицию. Ты снова просиживал часами над газетными вырезками. Ты размышлял о собственных проблемах и возлагал ответственность за них на него, своего биологического отца. Его, самого ненавидимого и страшного из всех заключенных страны, содержали, заботясь о безопасности как его собственной, так и других людей, в отдельной камере. Его называли Чудовищем. И ты старался не думать о нем, ты гнал от себя тревожные мысли, ты продолжал жить. Ты был нормальным. Ты бросил шахту и поступил в полицию. Женился. Остепенился. У тебя родился ребенок. Ты был нормальным. Вот только приступы беспричинного беспокойства... Депрессии... Желания...)

Мы движемся в противоположном направлении, туда, откуда пришли. В витрине видим густую темную щетину. Надо побриться.

Что еще делать, как не идти домой.

Домой.

ДОМ - ТЬМА

У меня нет фотографий. Только воспоминания. Я отчетливо помню, как поехал посмотреть на него.

На отца. Того, который никогда не изводил меня, никогда не заставлял есть уголь, никогда не называл меня дьявольским отродьем. И все равно я ненавидел его больше всех на свете.

Я привык бывать в таких местах по служебным делам. Я уже не замечал их. Но то место было трудно не заметить, трудно не почувствовать его гнетущую, тошнотворно-унылую мрачность. Громадная стена словно тянется по всей длине жуткой пустоты, заполненной дерьмовыми городишками, поселками, промышленными строениями и старыми шахтами, разбросанными между Эдинбургом и Глазго.

Внутри - запах. Пахнет дезинфектантом. Другого такого запаха нет. Он напоминает больничный, но намного более затхлый и вонючий.

Я уже трясся, когда тюремный сторож Джош Хартли от крыл мне камеру. Вся моя информация о нем ограничивалась нечеткой фотографией в «Дэйли Рекорд». Он представлялся мне воплощением зла. Действительность оказалась куда прозаичнее. Весь мой мандраж куда-то ушел, сменившись презрением и злостью, когда я увидел скрюченную старческую фигуру. Неужели это и есть Чудовище? Глаза. Они вовсе не были глаза ми убийцы, но вполне могли принадлежать какой-нибудь мерзкой карге, посвященной в грязную сплетню. Крючковатый нос, совсем не такой, как у меня - мой достался мне от матери. Мне хотелось швырнуть его на пол и растоптать ему башку, выбить из него жизнь, забрать се у него так же бездушно-грубо, как он когда-то дал мне мою. Я подумал о матери. Я презирал се за слабость. Как могла она позволить этому жалкому существу сотворить с ней такое? Как посмела не отбиться от него?

Хотела ли она этого? Хотела ли его? Хотела ли такого? Нет. Никогда.

Как могла она выносить в себе семя такой дряни, послушавшись поучений гребаной церкви, управляемой мудаками, которые и пизды-то не видели. Или даже голой жопы.