Жажда странствий

— А знаешь, Од, почему она такая никчемная? — Он коварно щурился, зная, что Одри будет неприятно услышать его слова. — Потому что ты ее так воспитала. Ты делала за нее все до самых мелочей и сейчас продолжаешь делать. Она без посторонней помощи даже нос себе вытереть не умеет, ждет, что кто-то будет всю жизнь ей прислуживать. Ты ее нянчила с детства, теперь она хочет, чтобы я ее нянчил, но по этой части никто не сравнится с тобой. Ты же не человек, ты — автомат, заведенная машина, которая только и способна, что содержать в порядке дом, нанимать и увольнять прислугу.

Слова были жестокие, но он сказал правду. Да, после смерти родителей она неустанно заботилась об Аннабел, наверное, даже слишком. Но обращаться с Анни иначе она не могла, не могла бросить ее одну. Бедная маленькая Анни, такая беспомощная, разве она вынесла бы такое? Одри вспомнила, как плакала сестренка, когда погибли их родители, и на ее глазах выступили слезы; она до сих пор мучительно страдала, думая об этом. Как им обеим было тогда плохо…

— Когда не стало мамы, Анни была совсем маленькая. — Одри вскинула голову, сдерживая слезы. Что это, неужели она оправдывается перед ним, неужели в этом есть нужда? Неужели она и в самом деле искалечила сестре жизнь? Он назвал ее, Одри, машиной, автоматом, который только и способен содержать в порядке дом и нанимать и увольнять прислугу… Неужели это правда? Неужто к этому сводится вся ее жизнь? Неужто люди больше ничего не замечают? В своем отчаянии она на миг забыла, что всего минуту назад он видел в ней женщину, красивую и желанную, добивался ее…

— Ваша мать погибла почти пятнадцать лет назад, а ты по-прежнему нянькаешься с ней. Вот, посмотри, Од, — он махнул рукой в сторону стола, где высились аккуратные стопки пеленок, распашонок, носочков, — ты все еще не можешь остановиться.

Сама она палец о палец не ударила ни для меня, ни для себя, ни для своего ребенка. Обо всем заботишься ты. У меня такое ощущение, будто я женился на тебе.

Он снова устремился к ней, но она побежала по коридору, потом вниз по лестнице, к парадной двери. Ей не хотелось снова столкнуться с ним, не хотелось ничего ему говорить. Она открыла дверь, обернулась — он стоял на площадке.

— Когда-нибудь ты все поймешь. Од. Тебе надоест носиться с ней как с писаной торбой, надоест ухаживать за дедом и вести чужие дома. Тебе захочется иметь свой дом, и когда это случится, позови меня — я буду ждать.

В ответ на его слова она хлопнула дверью и, едва сдерживая рыдания, бросилась к машине, завела мотор, повернула к Эль-Камина-Риал и лишь тогда дала волю слезам.

А что, если он прав и жизнь действительно так скудна, а ее удел — всю жизнь заботиться о дедушке и Аннабел? Ей двадцать шесть лет, своей личной жизни у нее нет, но она никогда не страдала из-за этого, ведь у нее и минуты свободной нет… В ее ушах снова и снова звучали обвинения Харкорта, и сердце чуть не разорвалось от боли: да, у нее очень много дел, потому что она ведет хозяйство, нанимает прислугу и готовит детское приданое для других, самой ей как бы ничего и не нужно. В последнее время она даже перестала фотографировать, забросила свою камеру, запретила себе мечтать о путешествиях, о дальних странах — они подождут.

А почему запретила? И чего ей ждать? Смерти деда? Он может прожить еще лет пятнадцать, а то и двадцать.

Ему исполнится сто один год. Его собственный дед дожил до ста двух, родителям было за девяносто, когда они умерли. А она, сколько ей будет тогда? Сорок, сорок пять… полжизни прожито впустую, малютка Уинстон станет взрослым… Впервые в жизни у нее появилось ощущение, что судьба обделила ее, и от этого страдания становились еще невыносимее. Сцена, которую она застала дома, оказалась последней каплей. Дед в гневе грозил тростью двум горничным и дворецкому. Оказывается, шофер сегодня помял его машину: столкнулся с трамваем. Дед тут же объявил ему, что он уволен, выгнал из машины и сел за руль сам. Дома он бросил «роллс-ройс» у крыльца и теперь замахал своей тростью перед Одри.

— И от тебя никакого толку нет! Не можешь найти мне приличного шофера! — Последний шофер работал у него семь лет, и дед был им чрезвычайно доволен — до нынешнего дня.

На лице Одри выразился ужас, она глухо зарыдала и бросилась по лестнице, словно за ней гнались. Да, прав был Харкорт, она автомат, только и умеет нанимать и увольнять прислугу, ничего другого от нее никто не ждет, никто не видит, что она человек, женщина, все ее мечты погибли. Она лежала у себя в комнате на кровати, даже не сбросив синие с белым лакированные лодочки, и плакала. Когда немного погодя, постучав в дверь, в комнату вошел дед, он застыл от изумления, потому что никогда не видел внучку в слезах. Он страшно перепугался: с ней что-то случилось, а она… она не могла ему ничего объяснить. Одри решила не выдавать Харкорта, да и не в Харкорте дело. Просто ей очень тяжело, она наконец-то поняла, как пуста и бессмысленна ее жизнь. И еще она поняла, что должна немедленно ее изменить, иначе будет поздно.