Жажда странствий

— Одри… Одри, моя дорогая девочка… — Дед осторожно приблизился к ней, она села. Лицо ее покраснело и распухло от слез, как у ребенка, жакет и юбка синего костюма сбились на сторону. — Деточка моя, что с тобой? — Но она лишь трясла головой и плакала, ей никак не удавалось справиться с собой.

Господи, ну как она ему скажет? Где ей взять силы, чтобы уехать? Но она должна, больше ждать нельзя. Довольно тратить жизнь на горничных и дворецких, на недоваренные и переваренные яйца к завтраку, на соблюдение раз и навсегда установленных ритуалов, на Аннабел, на ее новорожденного ребенка. Прочь от них от всех, Одри дошла до предела.

— Дедушка… — Она посмотрела ему в глаза и почувствовала прилив мужества. Он осторожно присел на край кровати, понимая, что услышит сейчас нечто очень важное. Может быть, она собралась замуж? Но за кого? Она почти все время проводит дома, с ним, иногда только ужинает у кого-нибудь из своих подруг по пансиону мисс Хэмлин или у Харкорта с Аннабел. — Дедушка… — У нее перехватило горло, но все равно она должна выговорить эти слова, какую бы боль они ему ни причинили.

Сердце у нее разрывалось, ведь он столько уже пережил — смерть сына, жены, переживет ли это? — Дедушка, я уезжаю.

Сначала он, казалось, не понял. Потом до его сознания дошел смысл сказанного. Много лет назад в этой же комнате те же самые слова произнес Роланд.

— Куда же? — ровным голосом спросил он.

— Пока не знаю, еще не решила. Но я должна, должна уехать… в Европу, хотя бы на несколько месяцев… — шептала она, и ему казалось, что он сейчас умрет. Нет, он не позволит ей убить себя… Он слишком стар, все, кого он любил, в конце концов его оставляли… Какое это невыносимое страдание, какая боль. Никого нельзя любить так сильно, как он любит ее, но тут он над собой не властен. Эдвард Рисколл с мучительным стоном протянул к ней руки, и она бросилась ему на шею. Он крепко обнял ее — ах, если бы можно было удержать ее навеки! Но она так же страстно рвалась прочь.

Глава 4

Поезд в Чикаго отправлялся из Окленда, и Аннабел с Харкортом и дед поехали провожать Одри. Она отказалась лететь самолетом, ей хотелось как можно полнее насладиться всеми впечатлениями поездки на восток. Все то время, что они плыли на пароме через залив, Аннабел без умолку трещала, Харкорт же бросал поверх ее головы многозначительные взгляды на Одри, казалось, он вот-вот схватит ее в объятия и прямо на глазах у жены страстно поцелует в губы. Он был ужасно смешон, но Одри было не до него, ее тревожил дедушка. Он в последние дни вел себя очень сдержанно, а сегодня утром и вовсе не произнес ни слова, молчал за чаем, не стал есть яйцо, хотя Одри наняла для него великолепную повариху, и даже газету не раскрыл. Ему очень нелегко, это и постороннему ясно. Одри с тяжелым сердцем закрыла последний чемодан и в последний раз обвела взглядом свою комнату. Она смертельно боялась, что после ее отъезда у него случится инфаркт или инсульт, или — того хуже — он медленно начнет угасать от тоски. И все равно, ему и Аннабел необходимо раз в жизни остаться без нее, хотя бы на несколько месяцев, а она тем временем одним глазком поглядит на мир и немного утолит свою жажду странствий. Одри тысячу раз обещала им, что вернется очень скоро, но они ей не верили.

— В сентябре я уже буду дома, самое позднее — в начале октября, — убеждала она деда, а он лишь печально глядел на нее и качал головой. Слышал он, слышал такие же уверения много лет назад, но Роланд не вернулся из странствий, больше он его никогда не видел.

— Ах, дедушка, как ты можешь сравнивать!

— А почему мне не сравнивать, Одри? Почему, собственно, ты должна вернуться? Из чувства долга, ответственности за меня? Разве этого довольно? — Он говорил с горечью, но, когда она заявила, что готова ради него остаться, он не позволил ей отказаться от поездки. Он знал, как много она значит для нее, знал, что должен ее отпустить, как ни мучительна будет для него разлука. Он вдруг сразу постарел — казалось, тайные невзгоды, натиску которых он так мужественно и так долго противостоял, сейчас одолели его. Он всегда боялся, что настанет день, когда она уйдет от него, как ушел ее отец. До чего же она на него похожа, недаром с детства не может оторваться от этих проклятых альбомов. Теперь она бросает и их, альбомы остаются дома, а она идет по стопам отца, хочет пережить то, что пережил он, и на плече у нее собственный фотоаппарат — любимая «лейка».