Ты – настоящая

Господи!..

Виктория почувствовала, что мир перевернулся. Ей захотелось броситься бежать – быстро, как лани, которую преследует стая волков. Впрочем, лань просто смертельно испугана – Виктории же хотелось бежать потому, что слишком сильные чувства захлестывали ее, почти не давая дышать. И все они складывались в то, что можно назвать коротким словом «счастье». Мысли исчезли, а тело стало ватным и не способным на резкие движения.

– Зачем вы это сделали? Вы играете со мной, Джон. Что вам от меня нужно? – Полуприкрыв глаза, она не смотрела на него и сильно-сильно стиснула пальцы.

– Я понял одну важную вещь, Виктория. – Он поддержал ее, обняв за плечи. – Понял, когда вы говорили о солнце там, в парке… – Джон не мог больше смотреть на то, как она плачет. – Я люблю тебя… – И он осекся, поражаясь самому себе и тому, как легко произнес эти слова.

Черт, но я действительно ее люблю!

Слова не встретили в его душе никакого сопротивления. Наоборот, Джону захотелось произнести их еще раз, чтобы распробовать на вкус.

Виктория же чувствовала себя так, будто ее оглушили. Она стала оседать на пол, но Джон подхватил ее на руки и вынес из кабинета. Виктория дрожала. Дыхание прерывалось.

Сопротивляться? Нет! Не хочу. Но… Чем же это все может закончиться?!

– Что вы делаете? Куда вы меня несете? Отпустите меня сейчас же! – Но голос Виктории был слишком слаб. Она предприняла вялую попытку вырваться, которая больше походила на возню новорожденного котенка.

Вот тебе и сильная Виктория Маклин… Нет, не хочу быть с ним сильной, хочу быть слабой… быть собой… Женщиной!

– Вы дрожите. Озябли. Немудрено. Я отнесу вас в каминную. И ничего больше. – Джон произнес это так вкрадчиво, что Виктория стала успокаиваться. Ей захотелось довериться ему, поудобнее устроиться на этих сильных руках, положить голову Джону на плечо.

Если бы это не кончалось. Пусть он всегда несет меня по этому коридору. Я сплю, наверное, сплю.

Но нет бесконечного пути.

Джон внес ее в комнату и опустил на пол перед камином, на чью-то шкуру с удивительно густым мехом. Укутал в плед и уселся сзади. Обнял и положил голову на плечо. Его руки, словно отлитые из горячего метала, жгли Викторию через плед. Жаркое пламя камина жадно облизывало смолистые сосновые поленья. Они молчали, придавленные осознанием происходящего. Страшнее всего было разорвать неосторожным словом тонкую нить, возникшую между ними.

Снаружи, во враждебном и злом мире, завывал ветер и хлестал дождь, ярились молнии и низкими басами хохотал гром. А здесь у камина, в их сказочном мирке, было жарко и красиво. И ничто не могло заставить сердца стучать спокойнее.

Ему плохо сейчас. Я нужна ему, чтобы согреться среди всего того льда, который существует между ним и его невестой. Ну и пусть! Хотя бы одна ночь счастья у меня будет. С этим мужчиной. Завтра он опомнится. Поймет, что поддался минутной слабости. И не будет знать, что сказать. Станет отводить глаза, но… Нет, все будет не так, все будет лучше: я уеду завтра утром, пока он будет спать. Не хочу видеть его растерянным и подавленным, стесняющимся за свою необдуманную вечернюю выходку. Но сейчас… целая ночь счастья! Можно даже поверить – право же, совсем ненадолго, – что он сказал правду… и история Золушки – это не выдумка для тех, кому уже далеко за тридцать.

Виктория осторожно освободилась от пледа: воздух в комнате благодаря пылающему камину был слишком горячим. Она острее почувствовала близость Джона, когда еще одной преградой стало меньше. Виктория ощущала дрожь, но, даже если бы захотела, не смогла бы сказать, кого из них двоих бьет озноб. В жаркой комнате.

Ведь я же имею право побыть счастливой, пусть недолго, но зато… С ним! Столько холода было, столько жестоких мыслей, когда одна лежала в постели и ощущала себя каким-то чудовищем, от которого все мужчины отворачиваются. Одна ночь, но я запомню ее. Запомню навсегда. Я тоже смогла кого-то очаровать, пусть даже в минуту слабости.

Близость Джона обжигала и наполняла Викторию сладкой, дрожащей истомой.

Джон сидел за спиной Виктории, оглушенный тем, что происходило сейчас в нем, с ними обоими, тонко чувствуя, как что-то очень важное творится на душе у Виктории. Больше всего на свете ему хотелось сейчас сжать ее в пылком объятии, припасть к ее губам в поцелуе – и прервать это бесконечное ожидание, целовать, ласкать, быть в ней… Но каким-то чувством он понимал, что сейчас решается что-то бесконечно важное, и Виктория должна решить сама, иначе все это будет не по-настоящему, не так, как ему хотелось бы.