Первый человек в Риме. Том 2

Говорил он убедительно, без высокопарных словес и жестов. Воодушевленный своими разглагольствованиями, Сатурнин уже уверовал, что одолевает этих тупых зазнаек, увидевших наконец, что такие люди, как Гай Марий, да и сам он, могут быть проницательней их.

И когда он шел к своему месту на скамье, он не почувствовал подвоха в молчании Сената. Пока не понял: они просто ждут. Ждут, пока один из отцов города не укажет им путь. Бараны… Жалкие бараны у ворот бойни!

– Можно мне? – спросил верховный жрец Луций Цецилий Метелл Долматийский председательствующего магистрата, младшего консула, Гая Флавия Фимбрию.

– Даю вам слово, Луций Цецилий, – сказал Фимбрия.

Метелл вышел на середину и дал волю гневу:

– Рим исключителен! – взревел он так, что некоторые из слушателей вздрогнули от неожиданности. – Как осмелился кто-то предлагать план того, как остальной мир превратить в подделку под Рим?

Он дрожал от злости.

– Кто он, дерзнувший? Мы знаем, кто он, – кричал Метелл. – Луций Аппулей Сатурнин! Вор, наживающийся на голоде, изнеженный и вульгарный растлитель мальчиков, питающий мерзкую похоть к своей сестре и маленькой дочери, марионетка, управляемая кукольником из Арпината в Заальпийской Галлии, таракан из самого отвратительного публичного дома Рима, сводник, педераст, развратник! Что он знает о Риме? Рим – исключителен! Рим не может быть разнесен по миру, как дерьмо, как плевок по сточной канаве. Как мы можем допустить, чтобы кровь нашей расы разжижили смешанными браками с женщинами многих народностей. Нам придется в будущем ездить в места, отдаленные от Рима, и осквернять свои уши ублюдочным латинским арго? Пусть они говорят на греческом! Пусть они поклоняются Серафиму или Астарте! Нам-то что? Дать им гражданство?! Кто является гражданами? Мы! Для кого существует гражданство? Только римлянин может понять это! Гражданство – это дух римской цивилизации! Гражданство – божественный дар, дар непобедимых богов, ибо Рим никогда и никем не был завоеван – и никогда не будет, собратья граждане!

Вся Палата взорвалась в ликовании. Верховный жрец, пошатываясь, пошел к своему креслу и почти рухнул в него. А сенаторы топали ногами, хлопали до боли в ладонях и обнимались со слезами на глазах.

Но бурные эмоции быстро исчезли, как пена на морском прибое. Когда высохли слезы, и прошел озноб от возбуждения, члены Сената поняли, ничего более интересного сегодня уже не последует и разбрелись по домам, чтобы жить воспоминанием о том чудесном моменте, когда перед ними явилось божественное видение: Гражданство, укрывающее их своей тогой, как отец заботливо укрывает от непогоды любимых сыночков.

Палата уже почти опустела, когда Красс Оратор, Квинт Муций Сцевола, Метелл Нумидиец, Катулл Цезарь и принцепс Скавр вспомнили, что пора прервать ликование и следовать за остальными сенаторами. Верховный жрец все еще сидел на своем кресле, выпрямившись и сложив руки на коленях, как благовоспитанная девица. Только голову свесил на грудь. Жидкие пряди седеющих волос шевелились на легком ветерке, что дул в открытые двери.

– Брат мой, это величайшая речь, которую я когда-либо слышал, – воскликнул Метелл Нумидиец, протянув руку к плечу Долматийского.

Тот не шевельнулся и не ответил. Он был мертв.

– Достойный конец, – сказал Красс Оратор. – Я бы умер счастливым, зная, что произнес перед смертью величайшую речь.

Но ни речь Метелла Долматийского, ни его смерть, ни гнев и власть Сената не могли помешать Народному собранию одобрить земельный законопроект Сатурнина.

– Мне это нравится! – сказал Сатурнин Главции за поздним обедом, когда земельный закон был принят. Они часто обедали вместе, обычно у Главции: жена Сатурнина так и не оправилась до конца от ужасных событий, последовавших после того, как Скавр свалил на Сатурнина всю вину за голод в Риме. – Если бы не этот старый носатый mentula Скавр…

– Ты и впрямь рожден для ростры, – сказал Главция, кушая тепличный виноград. – Может быть в конце концов что-нибудь изменит нашу жизнь.

– Уж не божественное ли Гражданство? – фыркнул Сатурнин.

– Можешь смеяться. Но жизнь забавна. Больше шаблонов и меньше случайностей, чем в игре в коттабус.

– Что же, Гай Сервилий, ты отвергаешь и стоиков, и Эпикура? И фатализм, и гедонизм? Будь осторожен, не путай карты греческим ворчунам, которые утверждают, что мы все философии позаимствовали у них, – засмеялся Сатурнин.