Занавес

Чувство раскаяния охватило меня. Как я сходил с ума, в каком отчаянии был ночью! Я был абсолютно уверен, что Джудит уступит Аллертону. Только сейчас я понял, что ни разу не слышал согласия с её стороны. Нет, она была слишком умна, честна и чиста, чтобы так быстро уступить. Она явно отказалась от встречи.

Вскоре я узнал, что Аллертон позавтракал ещё рано утром и укатил в Ипсвич. Следовательно, он придерживался своего плана и, должно быть, полагал, что Джудит всё равно приедет в Лондон.

«Представляю, как он будет поражен!», — мрачно подумал я.

Ко мне подошёл Бойд Каррингтон и угрюмо сказал, что сегодня утром я выгляжу очень жизнерадостным.

— Просто я получил хорошие известия, — ответил я.

Бойд Каррингтон заметил, что у него, напротив, всё очень плохо, что только что у неги был утомительный телефонный разговор с архитектором по поводу трудностей в строительстве, вызванных возражениями со стороны местной администрации, что он получил несколько тревожных писем, что до сих пор терзается мыслью, что именно из-за него миссис Фрэнклин так сильно переутомилась накануне.

А миссис Фрэнклин, в свою очередь, начала очередной раунд жалоб на болезни и настроение. Она, как сказала сиделка Кравен, стала совершенно невыносимой.

С самого утра миссис Фрэнклин постоянно требовала то нюхательную соль, то грелку, то разные кушанья и напитки. То у неё разыгрывалась мигрень, то она чувствовала боли в сердце, в ногах, то её бил озноб, то бог знает что. Она не разрешала сиделке покидать комнату. Бедной Кравен пришлось отказаться от обещанного ей выходного дня.

Должен, однако, заметить, что никого не взволновали жалобы миссис Фрэнклин. Мы сочли её состояние обычным проявлением мнительности.

Равнодушно отнеслись к ним и сиделка Кравен, и доктор Фрэнклин. Он терпеливо выслушал жалобы жены, предложил вызвать местного врача (что она резко отклонила), дал ей какие-то успокоительные капли, долго — долго, как только мог, утешал её, а затем вновь вернулся к своей работе.

— Он, конечно, знает, — сказала мне сиделка Кравен, — что его жена просто притворяется.

— А может, у неё действительно что-то не в порядке?

— Что с ней может быть? Температура у неё нормальная, пульс просто великолепный. Это обыкновенное притворство, вот и всё.

Кравен была взбешена и говорила более дерзко, чем обычно.

— Ей нравится вмешиваться в жизнь других, постоянно беспокоить их. Ей бы хотелось, чтобы все весь день бегали только вокруг неё? чтобы даже сэр Уильям чувствовал себя виноватым, поскольку, видите ли, — «переутомил её вчера». Вот что это за человек.

Сиделка Кравен считала, что её пациентка просто невыносима. Я понял, что миссис Фрэнклин чрезвычайно грубо ведёт себя с ней, что она из того разряда женщин, кого сиделки и слуги инстинктивно не любят — не из-за хлопот, которые они доставляют, а за их манеру поведения и отношение к людям. Поэтому, как я уже отмечал, никто из нас не отнесся серьезно к её жалобам на недомогание.

Единственным исключением был Бойд Каррингтон, который ходил с видом маленького мальчика, только что наказанного.

Сколько раз впоследствии я вспоминал события того дня, пытаясь припомнить что-нибудь необычное, какие-то мелкие детали, особенности поведения, которые выходили бы из привычных рамок.

Разрешите мне ещё раз восстановить события того дня.

Бойд Каррингтон, как я уже отмечал, чувствовал себя неловко. Он считал, что накануне был слишком деятелен и эгоистичен, не беспокоился о слабом здоровье миссис Фрэнклин. Несколько раз он осведомлялся о состоянии её здоровья, а сиделка Кравен, будучи не в лучшем настроении, отвечала ему ехидно и зло. Он даже побывал в деревне и купил там коробку шоколадных конфет, но её отослали обратно. «Миссис Фрэнклин терпеть не может шоколад», — передали ему.

В расстроенных чувствах он принёс коробку в курительную комнату. Мы с Нортоном помогли ему опустошить её.

Нортона в то утро, как мне сейчас кажется, мучила какая-то мысль. Он был необычайно рассеян, временами морщил лоб, как будто пытался что-то вспомнить, и машинально ел конфету за конфетой.

Погода резко испортилась. С десяти часов утра дождь лил как из ведра.

Обычно в дождливый день у всех мрачное, подавленное настроение, чего нельзя было сказать о нас. Мы, напротив, почувствовали какое-то облегчение.

В полдень Кёртисс отнес Пуаро вниз, в гостиную. Элизабет Коул была очень мила, сыграла ему на рояле Баха и Моцарта — любимых композиторов моего друга.