TERRA TARTARARA. Это касается лично меня

Семантика несовместимых понятий, тяготеющих друг к другу, согласно закону притяжения тел с отрицательными и положительными полюсами, стала истоком образности поэзии имажинистов. Образ — квинтэссенция поэтической мысли. Соитие чистого и нечистого — основной способ его зарождения. Иллюстрация из молодого Мариенгофа:

• Даже грязными, как торговок Подолы,
• Люди, люблю вас.
• Что нам, мучительно-нездоровым,
• Теперь,
• Чистота глаз
• Савонароллы,
• Изжога
• Благочестия
• И лести,
• Давида псалмы,
• Когда от бога
• Отрезаны мы,
• Как купоны от серии.

Время как никогда благоприятствовало любым попыткам вывернуть мир наизнанку, обрушить здравый смысл и сами понятия нравственности и добра.

И вот уже двадцатитрехлетний золотоголовый юноша Есенин бесстрашно выкрикивает на улицах революционных городов:

• Тело, Христово тело
• Выплевываю изо рта.

Юноша вызывал недовольство толпы, но одобрение матросов: «Читай, товарищ, читай». Товарищ не подводил:

• Плачь и рыдай, Московия!
• Новый пришел Индикоплов.
• Все молитвы в твоем часослове я
• Проклюю моим клювом слов.

• Нынче ж бури воловьим голосом
• Я кричу, сняв с Христа штаны:
• Мойте руки свои и волосы
• Из лоханки второй луны.

Другой юноша, Мариенгоф, снятыми штанами не удовлетворился. Фантазия его в 18-м году была куда изощреннее:

• Твердь, твердь за вихры зыбим,
• Святость хлещем свистящей нагайкой
• И хилое тело Христа на дыбе
• Вздыбливаем в Чрезвычайке.

Поэты в ту пору еще не были знакомы, но ко времени начала имажинизма без труда опознали друг друга по дурной наглости голосов.

В первые послереволюционные годы Мариенгоф и Есенин буянят, кричат, зазывают:

• Затопим боярьей кровью
• Погреба с добром и подвалы,
• Ушкуйничать поплывем на низовья
• Волги и к гребням Урала.

• Я и сам из темного люда,
• Аль не сажень косая — плечи?
• Я зову колокольным гудом
• За собой тебя, древнее вече.

(Анатолий Мариенгоф)

• Тысячи лет те же звезды славятся,
• Тем же медом струится плоть,
• Не молиться тебе, а лаяться
• Научил ты меня, господь.

• За седины твои кудрявые,
• За копейки с златых осин
• Я кричу тебе: «К черту старое!»
• Непокорный, разбойный сын.

(Сергей Есенин)

Ленивым глазом видно, что в устах Есенина «Сарынь на кичку» звучит естественнее. Определяет это не только органичное народное начало Есенина, но и то, что «немца» Мариенгофа любое вече разорвало бы на части. Если б он сумел его созвать, конечно. Звучит забавно, не правда ли: «Люди русские! Вече народное! Тебя Мариенгоф созывает!»

При явном созвучии голосов Есенина и Мариенгофа основным их отличием в первые послереволюционные годы явился взгляд Мариенгофа на революцию как на Вселенскую Мясорубку, великолепную своим кровавым разливом и развратом. И если совсем недавно он писал проникновенное:

• Пятнышко, как от раздавленной клюквы.
• Тише. Не хлопайте дверью.
• Человек… Простенькие четыре буквы: — умер.

то спустя всего несколько месяцев Мариенгоф словно шепчет в забытьи:

• Кровь, кровь, кровь в миру хлещет,
• Как вода в бане
• Из перевернутой разом лоханки.

• Кровью плюем зазорно
• Богу в юродивый взор…

• …А улицы пахнут цветочным мылом
• И кровью, липнущей к каблукам.

• Тут и тут кровавые сгустки,
• Площади, как платки туберкулезного…

И проч., и проч.

Среди имажинистов Мариенгофа так и прозвали — Мясорубка.

В неуемной жесткости Мариенгоф находит точки соприкосновения с Маяковским, который в те же дни собирался запустить горящего отца в улицы для иллюминаций. В тон Маяковскому голос Мариенгофа:

• Я не оплачу слезою полынной
• Пулями зацелованного отца.

«Больной мальчик», — сказал Ленин, почитав стихи Мариенгофа, между прочим, одного из самых издаваемых и популярных в России поэтов тех лет.