Таинственное пламя царицы Лоаны

Примечание к рисунку ^[295]

Наконец тридцатого июля подтвердилось местопребывание Мерло. Его дом, то есть имение, находилось в Бассипаско, неподалеку от Солары, и он туда тихонечко забился, пока улягутся страсти. Он никогда не занимал больших постов и разумно предполагал, что рано или поздно про него вообще забудут.

— Ну, мы пойдем второго августа, — решил дедушка. — Как раз второго августа, двадцать один год назад, он угощал меня касторкой. А мы теперь навестим его. После ужина, во-первых, потому, что жара отойдет и ехать по холодку приятнее, а во-вторых, потому, что Мерло как раз пусть набьет себе брюхо как следует, а мы уж позаботимся, чтоб все получше переварилось.

Они сели в повозку и на закате солнца тронулись в Бассинаско.

В дверь Мерло они постучали, Мерло к ним вышел обвязанный клетчатой салфеткой, кто вы такие, чего вам нужно, естественно, лицо деда ему ничего не сказало, они его вдавили внутрь, Стивулу и Джидлсо усадили его, заломив за спину руки, а Мазулу сжал ему ноздри пальцами, которые без всякого штопора способны были откупорить винную баклагу.

Дедушка неторопливо пересказал ему сюжет двадцатиоднолетней давности, в то время как Мерло мотал головой, как бы желая сказать, что все это ошибка, да он и политикой сроду не интересовался. Окончив изложение, дедушка припомнил ему, что в свое время, прежде чем начать вливать ему масло в глотку, боевики заставили его, избивая палкой, прокричать с зажатыми ноздрями «алалa!». Дед же человек миролюбивый и, разумеется, палку в ход пускать не хочет, поэтому если Мерло любезно согласится пойти навстречу и произнести «алалa!» без лишних просьб, то удастся избежать стеснительных ситуаций. Мерло, с ярко выраженным носовым эмфазисом, прокричал «алалa!», что, с другой стороны, входило в немногочисленный набор действий, на которые у него хватало способностей.

После этого дед вылил пузырек тому в рот, заставив проглотить и масло, и каловую массу, которая была разведена в касторке, все пахучее, выдержанное в хорошем температурном режиме, розлива тысяча девятьсот двадцать второго года, гарантированное место и происхождение.

Когда они выходили, Мерло на карачках, уткнув лицо в плитки пола, пытался выблевать из себя проглоченное вещество, но нос ему продержали зажатым достаточно длительное время, так что настой успел дойти до самого желудка и попасть куда надо.

Тем же вечером, по возвращении воинов из похода, Амалия увидала моего господина покойного деда в столь лучезарном виде, в каком он, кажется, не бывал никогда. Мерло вроде бы натерпелся такого страху, что даже после восьмого сентября, когда король попросил о перемирии и драпанул куда подальше в Бриндизи, а дуче был освобожден германцами и фашистюги вернулись к власти, Мерло к Социальной республике Салo^[296] погодил приставать, а предпочел сидеть дома и поливать огородик — теперь он, поди, помер уже, поганец, приговаривала Амалия, по мнению которой, захоти даже Мерло добиваться справедливости и жаловаться фашистам, он до того напугался в тогдашний вечер, что не смог бы вспомнить и лиц тех, кто ворвался к нему в дом… кто сочтет, сколькерых он напаивал касторовым маслом…

— И еще, мыслю я, другие тоже держали того Мерло под сильным призором все долгие годы, и, поди, таких бутылочек, как он испил от вашего деда, покойника, ему подносили не одну, поверьте уж, врать не стану, такому, как он, должно было стать неповадно заниматься политикой.

Вот оно, значит, каким надлежало представлять моего дедушку. Все входило в образ — подчеркивание газетных строк, слушание лондонского Би-би-си. Ожидание «когда переменится».

Я обнаружил печатный лист, датированный 27 июля. Ликование по случаю падения диктатуры выражали в едином восторженном коммюнике — Партия Христианской Демократии, Партия Действия, Коммунистическая партия, Социалистическая Итальянская партия пролетарского единства и Либеральная партия. Если я в свое время читал эту листовку, а я, несомненно, должен был ее читать, значит, я сообразил, что все эти партии не могли так чудом за сутки проклюнуться, — следовательно, они существовали и до того, то есть действовали в подполье. Думаю, именно и тот момент я начал постепенно осознавать, что такое демократия.

Дед хранил и всю прессу республики Салo. Одно издание, «Иль пополо ди Алессандрия» (ну и сюрприз! у них печатался, подумать только, Эзра Паунд!^[297]), публиковало яростные карикатуры на короля, которого фашисты ненавидели не за одно только то, что он велел арестовать Муссолини, но и за то еще, что он просил о перемирии, удрал на юг и заключил союз с ненавистными англо-америкаицами. Газета изгалялась также и над сыном короля, Умберто, последовавшим за отцом. На карикатурах эти двое изображались всегда на бегу, с вылетающими из-под пяток облачками пыли. Король был крошечным, настоящим лилипутом, а принц, наоборот, — длинною верстой. Паола говорила, что я всегда держался республиканских взглядов. Оказывается, первый в этом смысле урок я получил именно от фашистов — тех, которые в свое время возвели короля на трон императора Эфиопии. Воистину, неисповедимы…

---

295 Газета: «Коррьере делла Сера». Заголовки: «Смещение Муссолини». — «Глава правительства — Бадольо». — «Обращение монарха». — «Король принимает командование над вооруженными силами. Бадольо обращается к итальянцам: „Сплотим ряды вокруг Его Величества, живого образа нашей Родины“». — «Да здравствует Италия!».

296 Социальная республика Салo (Итальянская Социальная республика), была создана через несколько дней после перемирия, подписанного 8 сентября 1943 г. между Италией и союзниками (англичанами и американцами). Протекторат, или марионеточное государство, республика Салo (23 сентября 1943 — 25 апреля 1945) родилась по желанию немецкого командования, чтобы организовать военное сопротивление союзникам на территории северной Италии.

297 Эзра Лумис Паунд (1885–1972) — англо-американский поэт, с 1922 г. жил в Италии и воспевал в ней все, в том числе фашизм. После Второй мировой войны был арестован администрацией союзников и посажен в железную клетку в лагере для интернированных в Пизе, затем отправлен в Вашингтон на судебный процесс. Процесс был отменен, подсудимого поместили в психиатрическую тюрьму Св. Елизаветы. Выпущен в 1959 г. и сразу уехал в Венецию, где впоследствии и умер.