Таинственное пламя царицы Лоаны

Я спросил у Амалии, рассказывал ли мне дедушка историю с касторовым маслом.

— А как же! Сразу. На следующий день. Он был так доволен! Усадил рядом вашу милость и рассказал все как есть. И еще показал бутылку.

— А я что?

— А вы, синьорино Ямбо, как сейчас вижу, сильно захлопали в ладоши и вскричали: «Дед, ну ты похлеще, чем гудон».

— Какой гудон?

— Почем я знаю? Кричали про гудона, прямо вот вижу, будто вот передо мной.

Не гудон, конечно, а Гордон. Дедов подвиг я воспринял как геройское деяние Гордона на погибель безжалостного Минга, повелителя страны Монго.

Глава 13

Signorinella, бледная девица

Подвиг деда я воспринял с энтузиазмом истого пожирателя комиксов. Коллекция комиксов в капелле, однако, прерывалась в середине 1943 года и возобновлялась с сорок пятого, когда мне начали их дарить американские солдаты. Может быть, после середины сорок третьего комиксы просто не выходили? Или же после восьмого сентября 1943-го я наблюдал столь романтические реальные события (партизаны, Черные бригады, обыскивавшие дом, появление подпольной антифашистской прессы), что жизнь превзошла по интересности все мои журнальчики? А может, я повзрослел и перерос комиксы? И дальше уже перешел к запойному чтению «Графа Монте-Кристо» и «Трех мушкетеров»?

Должен отметить, однако, что за два месяца Солара не выдала мне ни единого документа, относящегося только ко мне, и единственно ко мне. Все найденное — это читавшиеся мной тексты. Но как читал их я, так читали их, естественно, и другие. Вот и вся археология. Кроме небьющегося стакана и очаровательной повестушки о дедушке (и опять не обо мне), я раскопал не свое детство-отрочество, а всеобщее, поколенческое.

Самым личным из всего продолжали казаться песни. Снова я запустил пластинку. Первая же запись, взятая наобум, относилась все к тому же разряду веселых глупостей на фоне бомбежек:

• Тут на прогулке как-то подошел ко мне один
• любезный гражданин,
• серьезный господин.

• В кафе мы сели вдалеке от любопытных глаз,
• он сделал свой заказ
• и начал свой рассказ:

• Люблю я девушку одну, всю в золотых кудрях,
• но как сказать ей, ах,
• что я по ней исчах?

• Моя прабабка вспоминала давние грехи —
• ей пели женихи
• прекрасные стихи:

• «Алые губы,
• косы как смоль,
• к ним в поцелуе
• приникнуть позволь…»

• Но как же я ей
• пропою этот стих,
• когда она
• вся в кудрях золотых?

Вторая песня была подушещипательнее. Кто знает, проливала ли от нее слезы мама?

• Signorinella, бледная девица,
• соседка по шестому этажу…
• Мне двадцать лет уже Неаполь снится,
• хотя всю жизнь вдали я провожу.

• … Мой сын нашел в учебнике латыни
• фиалку из Неаполя, pensee…
• Что ж по тебе я плачу на чужбине?
• Скажи, скажи, perche…^[298]

Скажи, скажи мне обо мне самом. По комиксам, найденным в капелле, прослеживается пробуждение моей сексуальности. Хорошо. Но где настоящие чувства? Где первая любовь? Неужели Паола была моей самой первой женщиной?

Странно, что в капелле не обнаруживалось ничего касающегося периода между моими тринадцатью и восемнадцатью. А между тем в те пять лет, до гибели родителей, я ведь нередко наезжал в Солару.

Тут я припомнил — вроде были еще три коробки, но не на этажерках, а рядом с алтарем. Тогда я не придал им значения, охваченный любопытством и восторгом при виде найденных разноцветных коллекций, журнальчиков, картинок. Но, может быть, в тех трех коробках имело смысл покопаться хоть чуть-чуть?

В первой лежали мои детские фотографии. Я ожидал бог весть чего. Нет, ничего… Я только ощутил сильную, вдохновенную растроганность. И хотя в свое время, в клинике, я не смог опознать фото собственных родителей, а лицо деда впоследствии узнал только благодаря фотографии в кабинете, — дальше я пошел разбираться вполне ловко, выстраивая хронологию по одеждам и по лицам, где кто моложе, где кто постарше. И естественно, по длине юбок мамы. Лично я был тем самым дитятей в панамке, который елозил улиткой по камушку. Девочка, вцепившаяся мне в руку, была Адой. Ада и я — ангелочки в белоснежных костюмах, у меня почти фрак, у нее почти венчальное платье, явно первое причастие. Я — второй балилла слева, вытянувшийся по стойке смирно, с ружьецом наизготовку. Я в компании чернокожего американского солдата, улыбающегося шестьюдесятью четырьмя зубами, это, может, первый в моей жизни негр, это освободитель, я поспешил засняться — 25 апреля, Италия свободна.

---

298 perche — почему (итал.).