Не успела Лайма сделать предложение пожениться своему бойфренду Алексею...
Пассажиров в этот раз было не более десятка.
Гуськом вытянувшись из-за стойки таможенного досмотра, они вышли в стеклянные двери уже плотной кучкой, остановились, одни в поисках встречающих, иные просто пораженные внезапно открывшимся видом убогой старой площади и накатившим тут же жаром.
Этого секундного замешательства хватило нищим, сидевшим на потерявших свой лоск ступенях, чтобы начать тянуть руки, взывая к состраданию группы отчаянных туристов и мелких бизнесменов.
На них обратили внимание: некоторые из приезжих стремились посторониться, чтобы их, не дай бог, не коснулись грязные, заскорузлые пальцы попрошаек, другие же не шелохнулись, разглядывая с высоты верхней ступеньки жалкое и страшное волнообразное движение человеческих тел, третьи, торопясь разрядить секундную паузу, ринулись вниз, кто раздраженно, а кто брезгливо лавируя между телами нищих.
Навстречу им уже спешили бронзоволикие водители, на ломаном интерангле предлагая поездку в любую точку Ганиопорта.
Из всей этой суеты выделялись лишь несколько фигур.
Одной оказался высокий, сухощавый человек, к запястью которого был прикован тонкой цепочкой наручников кейс. По его лицу пролегал ровный шрам, обозначающий стык живой и искусственной кожи. Стоило приглядеться к нему внимательнее, и тут же становилось понятно, что большая половина его лица, вкупе с правым глазом, – это протез, и лишь небольшая часть в левой половине – настоящая плоть. Когда он оглядывался по сторонам, то в знойной тишине можно было услышать, как тонко повизгивают сервоприводы спрятанной за бутафорией глаза видеокамеры. Волосы незнакомца имели два оттенка – его рано поседевшие виски плавно переходили в коротко стриженную, серебрящуюся макушку, и с первого взгляда казалось невозможно определить, что это за серебристая щетина – настоящие волосы или же тончайшая проволока?
Рядом с ним стоял, широко расставив ноги, голубокожий карлик с налитыми кровью, выкатившимися из орбит глазными яблоками. Вид у него был самый что ни на есть свирепый, и в то же время весь облик этого существа – его осанка, выражение лица, то, как он снизу вверх с детской преданностью поглядывал на своего компаньона (или хозяина?) – мог сообщить прямо противоположные сведения, он казался какой-то гремучей постоянно меняющейся смесью, созданной из доброжелательности, свирепого уродства и детской непосредственности.
От внимательных посторонних взглядов не смог бы укрыться и тот факт, что под расстегнутой курткой карлик носил пояс с набором метательных ножей, так что любое из первых впечатлений могло оказаться абсолютно обманчивым.
Неудивительно, что нищие не ринулись им под ноги. Лишь один из них, не участвующий в общем содоме, а неподвижно застывший на нижней ступени паперти, неосознанно повернул голову в ту сторону, где стояли эти двое.
Он-то и стал спустя несколько секунд третьим участником разыгравшейся сцены.
Дело в том, что нищий был абсолютно слеп. Его глаза даже не походили на бельма – глазные яблоки просто отсутствовали на положенных им местах, открывая безобразные струпья затянувшихся, но все еще неприятно-розовых шрамов.
Он молча обернулся на шум, который подняли его зрячие коллеги.
В этот момент человек с кейсом, видимо, принял решение о том, каким видом транспорта им двигаться дальше, и тронул своего спутника за рукав.
– Пошли, Ваби, нам светит вон та мутно-желтая колымага, сечешь?
Его спутник кивнул и тут же осведомился:
– Эрни, а если будет плохо говорить, а? – он бросил невинный взгляд на свои ножи.
Эрни Рорих вздохнул, присел на корточки и сказал:
– Ваби, ты выучил то слово, что я тебя просил?
Карлик угрюмо кивнул.
– Повтори его, пожалуйста.
Мутант скорчил отвратительную гримасу, но все же ответил, растягивая звуки по слогам:
– Тер-пи-мость.
– Вот именно, мой друг. Терпимость. Очень хорошее, правильное слово. Когда тебя бьют ногами по ребрам, разрешаю забыть и не вспоминать о нем. Но когда мы с тобой сядем в машину вон к тому смуглолицему джентльмену, то, прошу, вспоминай его почаще, ладно?
– Если он будет кричать что-то про мою маму, я его убью.
– Хорошо, тогда пойдем пешком. Пять километров, по пыльной дороге, пешком.
Ваби насупился. На его лице нарисовался мучительный мысленный процесс.
Рорих тем временем решил закрепить свой педагогический успех и назидательно произнес:
– Человек человеку друг, товарищ и…