Именины сердца: разговоры с русской литературой

— Как ни странно, это есть у Бродского. Длинные каталоги перечисляемых им вещей как попытка упорядочить бесконечно распадающийся мир.

— Это попытка сотворить из хаоса порядок, конечно. Это очень важно… Потом приходит черед других вещей, в чем-то даже разрушительных — но свое время для всего.

В чем, собственно, беда человека, который не очень любит книги? В том, что нужные книги ему не попались в нужное время. Как у Высоцкого: «Просто нужные книги ты в детстве читал… »

— В случае Сергея Лукьяненко — что это за нужные книги?

— Я всю жизнь читал запоем. Диккенс. Гюго. Жорж Санд. Чехов. Бунин. У родителей была хорошая библиотека, пара тысяч томов. А фантастика Алексея Толстого… Прекрасно! Великолепный романтик, который создал вещи совершенно изумительные.

— Какой режиссер мог бы экранизировать твои сочинения?

— Терри Гиллиам, который снял «Эдвард Руки-ножницы», «Братья Гримм»…

— «Братья Гримм» многим не нравятся.

— Прекрасный фильм… Хотя, знаешь, всегда хочется, чтоб твой режиссер был более талантлив, но чем более он одарен, тем меньше оставит он от того, что ты написал. Поэтому самый приятный режиссер для автора — тот, который сделает кальку с текста и перенесет ее на экран.

— Сергей Лукьяненко спустя какое-то время, то есть совсем уже взрослый и маститый Лукьяненко: чем он занимается? В пятьдесят, скажем, лет.

— Да это всего через десять лет, это немного… На Лазурный берег не хочу, мне там не очень нравится. А нравится остров Корфу. Это Греция. Если будет там маленький домик, куда можно приезжать и там гостить, — хорошо. Но при этом постоянно я буду жить в Москве, потому что — это очень несовременное мнение, но я патриот. Я люблю свою страну.

— Политические убеждения должны быть у писателя?

— К сожалению, да. Лучше всего их не иметь, но так не получается.

— Каковы они у Сергея Лукьяненко?

— Я жуткий российский шовинист и полнейший русофоб. Меня не любят патриоты, потому что у меня патриотизм неправильной системы. И меня не очень любят космополиты, потому что я патриот, что тоже неправильно, на их взгляд. Поэтому мне достается и слева, и справа. Все говорят: приходи к нам, приходи к нам. В национал-патриоты, к примеру. Я говорю: «Ребят, у вас гранаты не той системы». «Хорошо, — говорят мне, — тогда приходи к нам в космополиты». Я говорю: «Ребят, знаете, у вас вообще гранат нет, а нам они еще пригодятся». Так все и происходит. . . Надо избегать крайностей.

— Но русские люди очень любят крайности.

— Еще больше крайности любят американцы. А, к примеру, Восток — он немножко проще. Он позволяет понять: нет света — нет тьмы; свет — это правая рука тьмы, а тьма — это правая рука света.

— Ты выработал какие-то максимы, согласно которым ты живешь на свете?

— Я всегда исхожу из презумпции доброты. Это означает, что каждый человек, которого я встречаю, — он добрый и хороший, пока он не доказал своим поведением обратное. Если это происходит и выясняется, что человек все-таки сволочь, я становлюсь жесток и беспощаден и ненавижу человека искренне и всей душой. Но изначально я считаю, что человек достоин любви и уважения. Больше всего я не люблю предательства. И не терплю, когда впадают в пессимизм: уныние — страшный грех, уныние — это то, что толкает человека ко всем остальным грехам.

— Из мушкетеров ты был бы Портосом?

— Я был бы гибридом Портоса и Атоса… А временами немножко д'Артаньяном и немножко Арамисом.

«Три мушкетера» — гениальная книга, конечно: там замечательно точно даны четыре человеческих психотипа. В характере моем много разных сторон. Меня классифицировали как Бальзака, согласно одной питерской методике… но не знаю, не знаю.

— Что может разозлить Лукьяненко настолько, что он ударит человека по лицу?

— Много чего. Подлость. Ложь. Немотивированная злость. Всех злодеев лично бы стер в порошок.

— В России любят жестоких и даже злобных правителей.

— В России любят сильных правителей, это несколько разные вещи. Правитель не может не быть сильным. И еще многое зависит от тщеславия. Когда человек хочет, чтоб его помнили — и помнили как благого реформатора и спасителя. Деньги быстро перестают иметь значение, когда речь идет о вечности. Начиная с десятого миллиона начинается тщеславие. Это самый главный движущий мотив тех, кто правит миром. Но для человека, который управляет такой огромной территорией, как наша, вопрос ставится просто: он должен быть жестким и циничным, это неизбежно. Поэтому я сам никогда не пойду во власть — она пробуждает самое ужасное, самое гнусное, что во мне есть. Я недостаточно силен для того, чтобы выдержать это искушение.