Мятежный Процион

Он присел подле жёсткого ложа и, не отпуская взгляд Андрея, сказал всего два слова:

— Вы вернулись.

Эпилог

Колония Проциона. Год спустя…

Ночь кружила над городом. Низкие, тяжёлые облака клубились, укрывая пепельно-серой мглой верхние этажи небоскрёбов.

Нагаев стоял у окна и смотрел вдаль, где ночные небеса озарялись багряными отсветами, там, за сотни километров от мегаполиса, извергалась группа вулканов.

Серый пепел вторые сутки обрушивался наплывами внезапной нереальной метели, снижая видимость, оставляя налёт праха на зданиях, улицах, площадях…

Казалось, что суровая природа планеты вдруг, спустя столетия, восстала против пришельцев, выстроивших город, окруживших его зеленью лесопосадок, вознамерившихся засеять жизнью бесплодные равнины, а затем вдруг круто изменивших первоначальный план.

Нагаев мрачно смотрел в окно, понимая, что обречён.

Колониальный проект был провален.

Он слишком поздно сумел понять, что с процессом преобразования мёртвого мира в оазис жизни способна справиться лишь сумма всех технологий, которые нёс на борту колониальный транспорт.

Мало построить город, окружить его лесами, нужен вдумчивый кропотливый труд миллионов машин и многих поколений людей, чтобы сложенные вместе усилия дали необратимый результат.

Нагаев — бывший серийный андроид модели «LX-39» — стоял у окна в полном одиночестве.

Он претворил в жизнь свою мечту, одолел тысячи трудностей, поломал множество судеб, и где итог?

Он оказался заложником собственных стремлений. Первая переходная форма, сочетающая в себе нервные ткани человека с кибернетической системой, прочность механического эндоостова, силу биолайкроновых мышц с компактными системами дыхания и кровообращения, питающими живые кожные покровы…

Он мог совершать сложнейшие математические расчёты и ощущать вкус пищи, логически оценивать ситуацию или испытывать помутнение рассудка от приступа гнева либо страсти.

Почему он, сверхмашина и сверхчеловек в одном теле, стоял в тяжёлой задумчивости, глядя на далёкое извержение?

Что ему до тех, кто задыхался от пепла на улицах города?

Разве должен волновать его природный катаклизм, который закончится спустя пару дней?

Конечно, нет.

Город лишь временно был покинут машинами — все андроиды сейчас проходили радикальное усовершенствование, чтобы выйти из недр цокольного этажа такими же сверхсуществами, как он сам.

Он испытывал глухую тоску совсем по иной причине, а мрачная обстановка разгулявшейся стихии служила лишь фоном для мыслей.

Сегодня Нагаев понял, что при всём совершенстве своего тела и разума он — абсолютное ничтожество.

Страсти конечны. Они исчерпываются, уже не несут новизны, мир понятен, как решённая задачка из учебника арифметики первого класса, перспективы известны, прошлое оценено, и что у него осталось в итоге?

Бессмертие?

А где цель вечного существования?

Власть?

Ничтожная, ничего не несущая, сомнительная привилегия, когда она ни к чему не обязывает, когда за неё не нужно бороться, ибо нет конкурентов, всё известно заранее.

Научный поиск?

Его губы исказила саркастическая усмешка.

Сегодня он видел, что такое настоящая жизнь, которая недоступна ни ему лично, ни формирующемуся в данный момент поколению обновлённых машин.

Он видел, как ничтожное, смертное человеческое существо, чьими помыслами он когда-то забавлялся, питая свои бесплодные нейромодули, — обыкновенная женщина, вряд ли осознающая, какие замыслы вершатся рядом с ней, шла по улице, укрывая пятилетнюю дочь от падающего с небес пепла, и что-то рассказывала ей, ласково улыбаясь своему ребёнку…

Нагаев, наблюдавший за этой картиной, сначала испытал шок, а затем его настиг ужас от внезапного понимания — никогда он не сможет стать таким, как эта смертная, идти и улыбаться маленькому существу, ограждая его милой болтовнёй от угрожающего разгула стихии…

Он никогда не сможет иметь детей.

В этот день, а вернее, этой ночью, глядя на падающий пепел, клубящиеся тучи и далёкое зарево извержения, он искал причину своего внезапного падения с вершины олимпа иллюзий и не понимал, что, соединяя живое с неживым, он получил в итоге не сверхчеловека и не сверхмашину, а нечто принципиально иное.

Новую форму жизни, которой необходим новый смысл бытия.