Мятежный Процион

Нагаев упорно отказывался признавать данный факт, лишь всё более мрачнел, углубляясь в тщетный запоздалый самоанализ, понимая, что, когда был андроидом, едва осознававшим факт собственного существования, он ещё мог найти этот самый смысл бытия, мог полюбить если не другое существо, то окружающий мир, мог научиться видеть красоту, отыскать в окружающей действительности нечто уникальное, что трепетно отзовётся в душе не стандартным набором биохимических реакций, а неподдельным звенящим чувством, принадлежащим только ему и никому другому…

Он знал, что наступит дальше.

Процессы терраформирования, остановленные в критической стадии, начнут терять положительный эффект, все достижения постепенно обратятся вспять, прогресс прекратится, начнётся долгая агония, погибнет вся сложная органика, и на планете останутся лишь чистые машины, бессмысленно копающиеся в недрах, да они — сверхразумы, запертые в каком-либо бункере с замкнутыми системами жизнеобеспечения, приговорённые к вечному одиночеству, потому как единственное чувство, способное по-настоящему сблизить два существа — это любовь, — недоступная, непонятная, неразгаданная…

Есть ли смысл тянуть, ждать этой агонии?

Мысль подчеркнул внезапный разряд молнии.

Напоенные влагой облака конденсировались над городом, третьи сутки подряд разряжаясь грозами.

Вспышка белого сияния осветила окрестности, на миг стало светло, как днём, и Нагаев, по привычке фиксируя открывшуюся взгляду картину, вдруг заметил, как по одной из дорог, ведущих в город, движется нечто, похожее на армию насекомых…

Сенсорные системы глобального контроля уже вторые сутки сбоили из-за обилия пепла, облепившего все датчики, а в городе не осталось безропотных исполнительных механизмов, которые бы очистили их, оставалось уповать лишь на ливень…

Или на собственное зрение и абсолютную память, запечатлевшую яркую картину освещённых вспышкой молнии окрестностей.

Обработка изображения заняла пару секунд, не более.

Вывод кибернетической системы был категоричен — по южной магистрали к городу под прикрытием непогоды двигалось несколько сот эволюционировавших механизмов.

На миг Нагаеву стало жутко, потом появилась досада, но в конечном итоге на лице отразилась всё та же угрюмая саркастическая усмешка.

Что ж. Пусть будет так. По крайней мере, это лучше, чем перспектива растянувшейся на века агонии.

Он не станет поднимать тревогу.

Пусть ослепший город погрузится в хаос под ударом примитивных кибернетических форм, которые разучились сами добывать необходимые ресурсы, превратившись в кочевые орды, разорившие уже не один десяток производственно-добывающих комплексов.

Он не сдвинется с места. Ещё десять-пятнадцать минут, и проливной дождь смоет липкий пепел с датчиков обнаружения, унесёт его мутными потоками в колодцы ливневой канализации, и тогда улицы города, озарённые включившимся освещением, продемонстрируют последний акт затянувшейся на века драмы под названием «колонизация».

Свет действительно включился, но, вопреки ожиданиям Нагаева, на улицах города всё оставалось тихо и спокойно.

Население предпочитало сидеть по домам — шутка ли — третьи сутки непрекращающегося природного катаклизма, сопряжённого с перебоями в подаче энергии…

Нагаев был удивлён.

Пришлые кибермеханизмы, по всем расчётам, уже должны находиться в черте города, но почему не поднята тревога? Где паника, которой он ждал, почему не начинается предсказанный им акт трагедии?

Новый комплекс колониальной администрации, выстроенный в геометрическом центре мегаполиса, имел гораздо более серьёзную систему охраны, спроектированную с учётом опыта известных событий, фактически уничтоживших прежнее здание управления, но тем не менее до слуха Нагаева внезапно донёсся лёгкий шелест заработавшего лифта, хотя он знал абсолютно точно — в офисах, кроме него, никого нет.

Двери лифта бесшумно раздались в стороны, беспрепятственно пропуская в кабинет группу людей.

Они молча входили, осматривались и… вдруг начали усаживаться в удобные кресла за длинным столом, предназначенным для совещаний.

Нагаев резко обернулся.

— Не дёргайся! — раздался в тиши кабинета голос рослого незнакомца. Плотное телосложение свидетельствовало о прекрасной физической форме, тонкие черты лица, мужественный подбородок, но главным в облике этого человека, несомненно, были глаза. Их пронзительный взгляд, в котором непонятным образом сочетался несомненный жизненный опыт, дерзкая усмешка и холодная уверенность в своих действиях, буквально ожёг Нагаева, дав понять, что перед ним не житель порабощённого мегаполиса.