Полуночное солнце

Одна своенравная прядь волос, слегка влажная от тумана, упала ей на плечо и легла завитушкой там, где нелепый уродливый свитер прикрывал её ключицу. Мой взгляд зажил собственной жизнью и никак не желал отрываться от того места, куда упала заблудшая прядка. А оторвался только для того, чтобы скользнуть к другим спрятанным формам...

Я осторожно протянул руку к прядке, стараясь не коснуться кожи Беллы — утро было холодным и без моего ледяного прикосновения — и вернул капризницу на место, в растрёпанный пучок на затылке девушки. Не вводи меня во искушение. Вспомнилось, как Майк Ньютон касался её волос, и на скулах у меня заходили желваки. Она тогда отшатнулась от Майка. Ничего подобного не произошло сейчас. Только глаза её чуть расширились, кровь быстрее побежала по жилам, а сердце застучало быстро и неровно.

Я постарался ответить на её вопрос, сохраняя полную серьёзность на лице.

— Думаю, на первый вопрос ты можешь ответить "да"… если ты не против, конечно, — добавил я, памятуя, что "теперь она всегда будет выбирать сама". — Самое простое объяснение.

— Я не против, — прошептала она. Её сердце по-прежнему билось пойманной птицей.

— А что касается её второго вопроса… — Улыбка прорвалась на свободу. — Я сам буду слушать изо всех сил, что ты ответишь.

Пусть теперь Белла поломает голову. Я едва сдержал смех, увидев, как потряс её мой нахальный ответ.

Я быстро отвернулся, прежде чем она смогла потребовать ещё каких-нибудь подсказок. Мне было трудно не давать ей то, чего она просила. К тому же я хотел слышать её мысли, а не свои.

— Увидимся за ланчем, — бросил я ей через плечо, использовав эту фразу как предлог, чтобы обернуться и удостовериться, что она все ещё смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Рот её тоже был открыт. Я отвернулся и рассмеялся.

Шагая на свой урок, я едва замечал потрясённые и недоумевающие мысли, вихрящиеся вокруг меня. Взгляды всех встречных и поперечных метались от лица Беллы к моей удаляющейся фигуре и обратно. Мне было не до них. Я никак не мог прийти в себя. Довольно и того, что приходилось заставлять свои ноги двигаться с приемлемой скоростью. Будь моя воля — я бы побежал, превратившись в неясную тень, взмыл над мокрой травой, прорезал ненастный, холодный день и улетел в небеса. Какая-то часть меня уже парила в вышине...

Придя в класс, я надел куртку — пусть впитавшийся в неё аромат Беллы плавает вокруг густым облаком. Пусть сейчас всё во мне горит: запах даст мне возможность привыкнуть к нему, и тогда будет легче переносить его позже, во время ланча, когда я снова буду с ней...

Какая радость, что учителям надоело уже меня вызывать. Сегодня был тот день, когда они могли бы захватить меня врасплох неподготовленным и неспособным двух слов связать. Этим утром мои мысли блуждали в самых разных местах, только не там, где им было положено — в голове на моих плечах. В классе сидела только моя распрекрасная оболочка.

Само собой, я не выпускал Беллу из виду. Наблюдение за нею постепенно становилось частью моей натуры, такой же естественной, как дыхание. Я слышал её беседу с вконец расстроенным Майком Ньютоном. Она быстро перевела разговор на Джессику, и я, забывшись, ухмыльнулся, показав все свои зубы. Сидевший за моей партой справа Роб Сойер вздрогнул и вжался в своё сиденье, отодвинувшись от меня как можно дальше.

"Ик, во жуть... прямо крокодил".

Ага, значит, со мной ещё не всё потеряно!

Иногда я присматривался к Джессике, наблюдая, как она оттачивает свои иезуитские вопросы для Беллы. Я весь извёлся, ожидая третьего урока, будучи в десять раз более нетерпелив, чем эта любопытная девчонка, жаждущая свежих сплетен.

А ещё я слушал Анджелу Вебер.

Я по-прежнему был полон благодарности к ней — во-первых, за то что она всегда была добра к Белле, даже в мыслях, а во-вторых — за вчерашнюю помощь. Всё утро я пытался выяснить, чего бы ей хотелось. Вот уж никак не думал, что столкнусь здесь с какими-то трудностями! Ей, как и любому человеку, наверняка хочется иметь что-то такое особенное, какую-нибудь игрушку-безделушку, может, даже и не одну. Я бы преподнёс ей тайный подарок — и чувствовал бы себя в расчёте.

Но не тут-то было! Анджела, как оказалось, была почти столь же непроницаема в своих замыслах, как и Белла. Для подростка она была на удивление самодостаточной. Счастливой. Наверно, в этом и было объяснение её удивительной доброты — она была одним из тех редких людей, которые имеют то, что они хотят и хотят то, что они имеют. Когда она не думала об учителях или занятиях, она вспоминала о маленьких братьях-близнецах, которых собиралась в выходные повезти на пляж и предвкушала их восторг с почти материнским наслаждением. На её плечах лежала большaя часть заботы о них, но она вовсе не тяготилась этим… Это было так подкупающе.