Полуночное солнце

Я грустно улыбнулся ей, надеясь, что она не заметит печали в моих глазах. Как бы я хотел, чтобы проводя свой досуг вдали от меня, Белла так же тосковала по мне, как и я по ней!

Беги, Белла, беги. Я слишком люблю тебя, на твою беду или мою.

Моё поддразнивание обидело её. Она бросила на меня взгляд исподлобья.

— Я подумаю над твоей просьбой, — огрызнулась она, выскакивая из машины под дождь и изо всей силы хлопнув дверцей.

Прямо как разъярённый котёнок, вообразивший себя тигром.

Я подкинул на ладони ключ, который только что стащил из кармана её куртки, и улыбнувшись, отправился в обратный путь.

7. Мелодия

Когда я вернулся в школу, последний урок ещё не закончился. Прекрасно, использую время ожидания с толком — мне есть о чём серьёзно поразмыслить в одиночестве.

Её запах остался со мной здесь, в салоне автомобиля. Я не открывал окон, намеренно отдавая себя ему во власть, пытаясь приучить свою глотку к почти нестерпимой пытке огнём.

Влечение.

Какая сложная тема для размышления, как трудно полностью охватить её. В ней столько сторон, так много разных значений и уровней. Влечение — это не то же самое, что и любовь, но оно так неразрывно связано с ней.

Я не имел понятия, влекло ли Беллу ко мне, ведь её сознание было для меня закрыто. Неужели это молчание так и будет всё более и более изматывать меня, пока не сведёт с ума? Или всё же конец моим мучениям когда-нибудь наступит?

Я попытался сравнить её физические реакции с реакциями других, как, например, секретарши или Джессики Стенли, но ни к какому выводу так и не пришёл. Одни и те же признаки: изменения в ритме сердца или частоте дыхания — могли с одинаковым успехом характеризовать как страх, потрясение или тревогу, так и влечение и интерес. Я не допускал и мысли, чтобы Белла могла развлекаться теми же фантазиями, что и Джессика Стенли. Всё-таки Белла чётко осознавала, что со мной что-то очень не так, хотя пока ещё и не выяснила, что именно. Она прикасалась к моей ледяной коже, мой холод обжёг ей руку, и она поспешила её отдёрнуть...

И всё же... Когда я воспроизвёл в голове фантазии Джессики, когда-то так возмущавшие меня, произошло нечто странное: место Джессики в них заняла Белла...

Моё дыхание участилось, пожар в глотке заполыхал с новой силой.

А что, если бы это Белла воображала, как мои руки обнимают её хрупкое тело? Как я тесно прижимаю её к своей груди, как отбрасываю тяжёлые пряди волос с разрумянившегося лица? Как мягко обхватываю ладонью её подбородок и очерчиваю кончиком пальца контур полных губ? А потом склоняюсь над нею, ощущая её дыхание на своих губах? Всё ближе и ближе...

Я вздрогнул и был вынужден остановить разыгравшееся воображение, поняв, каков был бы конец. Как и в случае с Джессикой, я знал, что бы произошло, если бы я перешёл невидимую черту дозволенного.

Влечение было неразрешимой дилеммой, потому что меня уже неодолимо, можно сказать, смертельно тянуло к Белле.

Хотел ли я, чтобы Беллу влекло ко мне, как женщину к мужчине?

Это был неверный вопрос. Правильный был таким: "Имею ли я право желать, чтобы Беллу тянуло ко мне подобным образом?" И ответом было — "нет". Потому что хотя я и был мужчиной, но не был человеком, поэтому моё поведение по отношению к ней нельзя было назвать порядочным.

Каждой клеткой своего существа я жаждал быть самым обыкновенным человеком, чтобы я мог держать её в своих объятиях без риска для её жизни. Чтобы мог свободно отдаваться собственным жарким фантазиям, которые не заканчивались бы её кровью, обагряющей мои руки и пылающей в моих глазах.

Мои ухаживания за нею были непростительной ошибкой. Какие отношения могу я ей предложить, когда даже не имею права позволить себе прикоснуться к ней?

Я со стоном обхватил голову руками.

В ещё большее замешательство приводило меня то, что я никогда не чувствовал себя в в такой степени человеком, как сейчас, — даже когда действительно был человеком. В то далёкое время всеми моими помыслами владела жажда воинской славы. Великая Война бушевала во времена моей юности, и оставалось только девять месяцев до моего восемнадцатого дня рождения, когда я заболел испанским гриппом... У меня остались лишь смутные представления об этих человеческих годах, туманные воспоминания, которые с каждым прошедшим десятилетием становились всё призрачнее. Наиболее ясно я помнил свою мать и ощущал давнюю боль, когда представлял себе её лицо. Я смутно припоминал, как сильно она ненавидела то будущее, к которому я так горячо стремился, молясь каждый вечер перед обедом, чтобы "эта противная война" закончилась… У меня не было воспоминаний о других моих стремлениях. Кроме любви моей матери не было никакой другой любви, которая удержала бы меня дома...