ПАТОЛОГИИ

После третьей глаза заблестели, и даже от души отлегло - всё-таки нехорошо, когда душа человеческая не помянута. Но особенно развеселиться нам Семёныч не дал.

- Так, ребятки, - сказал он, - Томиться я один не хочу, скрывать от вас ничего не желаю. Завтра мы выезжаем за город, будем брать селенье Пионерское. Или Комсомольское… Без разницы, какое… Главное, вот что. В селенье, согласно данным разведки, находится группа боевиков… Будет большой удачей, если каждый второй из нас вернется раненым.

Так все и онемели. Ну, Семёныч, мать твою, видно ты немало выпил…

- Всем привести себя в порядок, - продолжает Семёныч. - Больные есть?

Я смотрю на пацанов. Многие сидят чуть прикрыв глаза, будто смотрят внутрь себя, перебирая как на базаре органы - так, печёнка… нет, печёнка не болит; селезёнка… и селезёнка работает; желчный пузырь… в порядке; сердечко… сердечко что-то пошаливает… да и в желудке неспокойно… Но, в общем, здоровья хоть отбавляй, будь оно неладно.

- Больных нет, - заключает Семёныч. - Командиры взводов могут по своему усмотрению изменить график заступления дневальных или заменить кого-то из дежурящих на крыше, на тот случай, если больные всё-таки обнаружатся. Вопросы есть?

- Мы что, одни будем штурмовать? - спрашивает Хасан.

- Нет, скорей всего, не одни. Точно ничего не знаю. Не докладываются генералы. Все детали на месте.

Пацаны ещё вяло пожевали. Что делать теперь? Курить, конечно.

- Ни хера себе «детали», - говорит Хасан. - Одно дело, мы одни побежим деревню брать, а другое…

- А другое дело, туда сначала ядерную бомбу кинут, - заканчивает его мысль Плохиш.

Хасан не отвечает. Все молчат.

- Ну, дела… - произносит кто-то.

Бычкуем по очереди сигареты в умывальнике, лениво бредем по ступеням в «почивальню».

«Ну что, сейчас начнешь думать, как тебе жить хочется? - ёрничаю я сам над собой, пытаясь отогнать тоску, - ну и что? - отвечаю сам себе. - Хочется. Очень хочется».

«Всё, что было до сегодняшнего дня, - всё ерунда, - думаю я. - Ну, зачистки, подумаешь… А завтра кого-нибудь убьют, наверняка. Мама родная, может меня завтра не станет? Чего я делать-то буду?»

Доели ужин, бодрясь, допили початое и спать пошли.

Руслан Аружев повертелся, повертелся на кровати, поохал, и, вижу, к доктору пошёл, сейчас скажет, что ему таблетки нужны «от сердца».

Получил таблетки, пьёт, зубами стучит о стакан.

Переворачиваюсь на бок, лбом к стене прижимаюсь, тошно как мне.

«Завтра бой». Где-то я слышал эти слова. Ничего в них особенного никогда не находил. А каким они смыслом наполнены, неиссякаемым. Сколько сотен лет лежали так ребятишки на боку, слушая тяжелое уханье собственного сердца, помня о том, что завтра бой, - и в этих словах заключались все детские, беспорядочные, смешные воспоминания, старые, хвостатые мягкие игрушки с висящими на длинных нитях, оторванными в забавах, конечностями, майские утра, лай собаки, родительские руки, блаженство дышать и думать… Даша… - и всё это как бульдозером задавливало, задавливает, вминает во тьму то, что завтра.

«Может быть, лежать и думать - всю ночь? Жизнь будет длиннее на сколько там, на восемь часов, наверное, уже не на восемь, остается всё меньше и меньше, вот сейчас уже несколько секунд прошло, а пока думал, что прошло несколько секунд - ещё несколько, и пока говорил „ещё несколько“ - ещё… Может быть, что-то надо сделать? Может быть, выйти сейчас из „почивальни“, будто помочиться захотел, стукнуть дневального по плечу, дескать, сиди, браток, слушай рацию, схожу вот помочусь… На улицу выйти и направиться к воротам… На воротах у нас ночью поста нет. Выйти за ворота, делая вид, что не слышишь, как тебя с крыши кличут и пойти, пойти, потом побежать, через город, до самой Сунжи, до моста… Прячась в подъездах, таясь, подрагивая всем телом, кому я нужен - один, без оружия, беззащитный дезертир. Через мост переберусь, там нет блок-поста, и ночью пойду, побегу, может быть, заплачу от стыда, это ничего, от этого не умирают… Так до самой границы и добегу… А в Дагестане сяду на электричку, и буду ехать, пока меня контролеры не снимут с вагона. Тогда сяду на следующую электричку. А потом ещё на одну. И приеду в деревню деда Сергея, сниму там домишко какой-нибудь, заведу собаку… Устроюсь сторожем в… чего там осталось-то, колхоз или совхоз?… ни того, ни другого, вроде уже не осталось… устроюсь сторожить чего-нибудь… пугалом устроюсь на огород… буду в шляпе стоять, и в старом пальто, руки расставив… в зубы мне вставят милицейский свисток, буду свистеть, когда вороны слетятся… Приедет комиссия: „Нет ли у вас тут дезертира Ташевского?“ Надвину шляпу на глаза, никто не узнает… Да никто и не приедет… Так и буду всю жизнь стоять на огороде… Блаженство какое - дыши, думай, никто не мешает. Совсем не будет скучно. Кто вообще эту глупость придумал - что бывает скучно? Ерунда какая. Ничего нет скучнее, чем умирать. А жить так весело… Из сельсовета Даше позвоню, она приедет в деревню… Не узнает меня сначала. „Что это за пугало?“ А это герой чеченской войны Егор Ташевский. Да уж, герой… Разнюнился… Занюнился… Вынюнился…»