Грешница

— Доктор Айлз!

Маура обернулась к аппарату.

— Да, Луиза!

— Детектив Риццоли на первой линии. Вы ответите?

Маура сняла перчатки и подошла к телефону.

— Риццоли? — произнесла она в трубку.

— Привет, доктор. Похоже, вы нам нужны здесь.

— А что такое?

— Мы на пруду. Нам стоило больших трудов пробиться сквозь лед.

— Вы закончили поиски?

— Да. И кое-что нашли.

9

Ветер злобно трепал пальто и шарф, когда Маура шла через поле, чтобы присоединиться к мрачной группе полицейских. Снег уже успел покрыться ледяной коркой и сахарной глазурью хрустел под ногами. Она чувствовала устремленные на нее взгляды — монахинь, оставшихся у калитки, полицейских, ожидавших ее у пруда. Одинокая фигура брела по заснеженному полю, и в тишине, царившей вокруг, каждый звук казался многократно усиленным — и хруст под ногами, и учащенное дыхание.

Риццоли вышла ей навстречу.

— Спасибо, что так быстро приехали.

— Выходит, Нони была права насчет пруда с утками.

— Да. Поскольку Камилла проводила здесь много времени, неудивительно, что ей пришло в голову воспользоваться прудом. Лед был еще достаточно тонким. Скорее всего по-настоящему замерз только в последние день-два. — Риццоли посмотрела на воду. — Нам повезло только с третьей попытки.

Пруд был маленький — плоский черный овал, в котором летом отражались облака, голубое небо и летящие птицы. С одной стороны, словно обледеневшие сталагмиты, тянулись камыши. По всему периметру пруда снег был истоптан, и уже не выглядел белоснежным.

У самой кромки воды лежало нечто, накрытое одноразовой простыней. Маура присела возле, и детектив Фрост, возникший за ее спиной, с мрачным видом откинул простыню. Под ней оказался спеленатый сверток в мокрой грязи.

— Похоже, к нему был привешен груз, — сообщил Фрост. — Поэтому он и лежал на дне. Мы еще не разворачивали. Решили, что лучше дождаться вас.

Маура стянула шерстяные перчатки и надела латексные. Они не защищали от холода, и пальцы замерзли, пока она снимала внешний слой муслина. Вывалились два камня размером с кулак. Следующий слой ткани тоже был мокрым, но не грязным, — шерстяное одеяло зеленовато-голубого цвета. «Именно в такие кутают младенцев, — подумала Маура, — чтобы им было тепло и уютно».

Пальцы уже онемели от холода. Она отогнула уголок одеяла, и в складках промелькнула ступня. Крохотная, прямо-таки кукольная, с мраморно-голубой кожицей.

Для нее этого было достаточно.

Она прикрыла тельце простыней. Поднявшись, посмотрела на Риццоли.

— Везите его прямо в морг. Там развернем полностью.

Риццоли просто кивнула, молча уставившись на крошечный сверток. Под ледяным ветром мокрое одеяло уже начало покрываться коркой.

Первым молчание нарушил Фрост.

— Как она могла это сделать? Вот так запросто выбросить ребенка в воду?

Маура сняла латексные перчатки и сунула онемевшие пальцы в шерстяные. Ей вспомнилось голубое одеяльце. Шерстяное и теплое, как ее перчатки. Камилла могла бы завернуть ребенка во что угодно — в газеты, старые простыни, тряпки — но она выбрала одеяло, как будто хотела защитить младенца от ледяной воды.

— Утопить собственного ребенка! — ужасался Фрост. — Должно быть, она свихнулась.

— Ребенок мог быть уже мертвым к тому моменту.

— Допустим. Значит, она сначала убила его. Все равно сумасшедшая.

— Мы ничего не можем утверждать. Во всяком случае, пока не проведено вскрытие. — Маура посмотрела вдаль, на аббатство. Три монахини, застывшие у калитки, словно статуи в темных одеждах, наблюдали за ними. Она спросила у Риццоли: — Вы уже сказали Мэри Клемент?

Риццоли не ответила. Ее взгляд все еще был прикован к страшной находке. Всего одной пары рук хватило, чтобы запихнуть сверток в безразмерный мешок и застегнуть его на молнию. Она поморщилась от этого звука.

— А сестры знают? — спросила Маура. Наконец Риццоли взглянула на нее.

— Им сказали о нашей находке.

— Должно быть, они догадываются, кто отец.

— Они отрицают даже возможность того, что она была беременна.

— Но доказательство вот оно, перед глазами.

Риццоли фыркнула.

— Вера сильнее доказательств.

«Вера во что? — задалась вопросом Маура. — В невинность молодой женщины? Да есть ли что-то более хрупкое, чем вера в человеческую непогрешимость?»