Грешница

— Не меня нужно спрашивать об этом. А саму Джейн.

— Я пытался.

— И?

— Она напускает на себя деловой вид. Вы ведь знаете, какой она может быть. Робот-полицейский. — Он вздохнул. И произнес тихо: — Мне кажется, я потерял ее.

— Ответьте мне на один вопрос, агент Дин.

— Да?

— Она дорога вам?

Он твердо встретил взгляд Мауры.

— Я бы не начал этого разговора, если бы было иначе.

— Тогда вы должны мне поверить. Вы ее не потеряли. Если она кажется вам излишне холодной, это только потому, что она боится.

— Джейн? — Он покачал головой и рассмеялся. — Она ничего не боится. И уж тем более меня.

Маура смотрела ему вслед и думала: «Ошибаетесь. Мы все боимся людей, которые могут причинить нам боль».

* * *

В детстве Риццоли любила зиму. Она все лето ждала первых снежинок и того волшебного утра, когда она откроет шторы в спальне и увидит белую, девственно-чистую, еще не затоптанную землю. Тогда Джейн со смехом выбегала из дома и ныряла в сугроб.

Сейчас, торча в предпраздничных пробках, она задавалась вопросом: куда подевалась зимняя сказка?

Перспектива провести завтрашнюю рождественскую ночь в кругу семьи совсем не радовала. Она заранее знала, как пройдет вечер: все набьют рты индейкой, так что даже разговора не получится. Брат Фрэнки, перебрав эггнога, станет еще более шумным и несносным. Отец, сжимая в руках пульт, включит телевизор на максимальную громкость, заглушив беседу. А мать, Анжела, после суточного бдения у плиты, будет дремать в кресле-качалке. Ритуал оставался неизменным из года в год, но именно эта незыблемость и делала семью семьей, считала Риццоли. Мы делаем одно и то же, нравится нам это или нет.

Хотя у нее не было ни малейшего желания ходить по магазинам, оттягивать этот момент было невозможно; явиться в дом Риццоли в канун Рождества без реквизита в виде подарков было непростительно. Если подарки красиво упакованы и приобретены для каждого, совершенно неважно, что именно находится в ярких коробках с блестящими лентами. В прошлом году негодяй Фрэнки подарил ей мексиканский кошелек из сушеной жабы. Это было жестокое напоминание о ее детском прозвище. Лягушка для лягушки.

В этом году Фрэнки следовало бы отомстить.

Она толкала впереди себя тележку, протискиваясь в толпе покупателей универсама «Таргет» и глядя по сторонам в поисках эквивалента сушеной лягушки. Из громкоговорителей лилась рождественская музыка, механические Санта-Клаусы кланялись и пели песенки, а Джейн двигалась мимо полок, украшенных праздничными гирляндами. Отцу она купила мокасины. Матери — заварочный чайник из Ирландии, декорированный крошечными бутонами роз. Младшему брату Майклу — банный халат, а его новой подружке Айрин — сережки из ярко-красного австрийского хрусталя. Она даже купила подарки для малышей-близнецов Айрин — одинаковые спортивные костюмчики для зимних прогулок.

Но для мерзавца Фрэнки как назло ничего не попадалось.

Она направилась в отдел мужского нижнего белья. Здесь было чем поживиться. Фрэнки, настоящий мачо военно-морского флота, в розовом трогательном исподнем? Нет, слишком пошло; при всей неприязни к братцу она не могла опуститься так низко. Джейн продолжала осматривать полки и притормозила, дойдя до боксерских трусов, почему-то подумав не о Фрэнки, а о Габриэле в его серых костюмах и унылых галстуках. Мужчина консервативных вкусов, вплоть до нижнего белья. Мужчина, который мог свести женщину с ума, заставляя ее страдать от сомнений в том, как он к ней относится и есть ли вообще сердце под его серым костюмом.

Она резко свернула в сторону и пошла дальше. Сосредоточься, черт возьми! Что-то для Фрэнки. Книгу? Подходящими представлялись лишь несколько названий, в том числе руководство «Как не быть мерзавцем». Жаль, что такой книги еще не написали, можно было бы сделать бизнес. Она все колесила между полками и искала, искала, искала.

И вдруг остановилась, чувствуя, что дыхание перехватило, а пальцы, сжимавшие ручку тележки, разом онемели.

Она оказалась в отделе детского белья. На глаза попались фланелевые ползунки с вышивкой в виде уточек. Кукольные рукавички и сапожки, смешные шапочки с помпонами. Стопки голубых и розовых одеял, чтобы заворачивать новорожденных. Она вдруг вспомнила, как Камилла завернула свое мертвое дитя в нежно-голубое шерстяное одеяло, вложив в этот сверток всю свою материнскую любовь и печаль.