Алмазный эндшпиль

Сигара несколько защищала Генриха. Выпуская дым, старик мысленно представлял, что он окутывает его, как джина, сидящего в бутылке, и скрывает от недоброго взгляда человека напротив. Это помогало, но ненадолго: стоило дыму рассеяться, и он снова ощущал, как противник пытается залезть в его мысли.

Поняв, что старик слабеет, Хрящевский усилил напор. В конце концов, речь идет вовсе не о десяти миллионах, заметил он. Если Генрих готов был выложить восемь, покупая «Голубого Француза» у Вермана, значит, сейчас они спорят лишь из-за двух миллионов. Всего из-за двух! Разве это серьезно, когда на кону стоит такой исключительный бриллиант?

Генрих Краузе молчал. И тогда Хрящевский пошел ва-банк.

Он вынул из кармана и положил на стол крошечную шкатулку. Мягко, по-кошачьи придвинул к немцу.

– Что это? – насторожился тот.

– Откройте, – вкрадчиво посоветовал Николай.

Немец протянул руку к коробочке, но замер, не дотронувшись до нее.

– Там – что? – изменившимся голосом спросил он. – Неужели?.. Не может быть! Вы привезли его сюда? Без охраны, без сейфа?

Хрящевский смотрел на немца, наслаждаясь его ужасом.

– Почему бы и нет? – легко спросил он. – Москва сейчас стала вполне безопасна. Откройте, Генрих, откройте!

Искусительные нотки прозвучали в его низком голосе.

– Вы привезли его сюда… – ошеломленно повторил Краузе. – «Француза»!

Он схватил шкатулку – и медленно разжал пальцы.

Дымов недоуменно посмотрел на него. «Да открывай же! – хотелось крикнуть ему. – Открывай, я тоже хочу посмотреть на него!»

– Нет, – хрипло проговорил старик, покачав головой. – Нельзя. Уберите его. Мы будем разговаривать без него.

В речи Краузе снова прорезался сильный акцент, от которого он почти избавился, разговаривая с Хрящевским. Он не сводил глаз с белой шкатулки, скрывавшей в себе сокровище.

Николай перегнулся через стол.

– Откройте, – шепнул он. – Может быть, потом вы всю жизнь будете жалеть, что не посмотрели на него! В конце концов, там всего лишь ограненный минерал редкого цвета. Только и всего.

Словно под гипнозом, Генрих Краузе откинул крышку шкатулки. И тихо вздохнул.

Внутри лежал синий бриллиант. При взгляде на него Дымов вновь испытал то же ощущение ошеломленного восторга, что и в хранилище.

Хрящевский смотрел спокойно, даже снисходительно, как будто не понимал, из-за чего столько шума.

А вот Генриху Краузе выдержка совсем отказала.

Старик больше не владел собой. Он смотрел на бриллиант, и на лице его застыла улыбка, которую Дымов назвал бы полубезумной. Старческая рука, протянутая к бриллианту, дрожала, и на ней отчетливо выступили вены. Будто тело Краузе не подчинялось ему, притягивалось, словно магнитом, к синему зернышку на белой подложке. В глазах полыхали два синих огонька. Генрих больше был не с ними, а в другом мире, наедине со своим бриллиантом.

Перед Краузе лежала не драгоценность, стоящая миллионы, – перед ним лежала его мечта.

– Я знаю, что вы искали его, – прошелестел Николай. Немец вздрогнул, выходя из транса. – Вы нанимали людей, пытаясь разузнать его судьбу, и были уверены, что искать нужно в России. Вы оказались правы, Генрих. Все эти годы «Француз» оставался здесь. Знаете, где он хранился? У сумасшедшей старухи, которая даже не догадывалась о его ценности. Неужели вы думаете, что это случайность? Нет! Только теперь у него появился шанс обрести настоящего хозяина. Он ведь ваш, Генрих! Все это время он ждал вас.

Дымов бросил взгляд на босса. Произнося всю эту галиматью, Хрящ оставался серьезен, и – странное дело! – его слова действовали на старика подобно шаманскому заклинанию. Краузе даже подался к нему, точно кобра, повинующаяся напевам дудочки.

О том, что Краузе охотился за бриллиантом, им рассказал Белов. А тот выведал это у рыдающего Вермана, оплакивавшего камень и чудесного немца, который мог спасти их от уготованной Хрящом судьбы. Хрящевский узнал об этом всего за час до встречи, и только теперь Дымов оценил, как грамотно босс распорядился этим знанием. Выложи он это раньше, его слова не произвели бы такого поразительного эффекта.

– Так что вы решили, Генрих? – ласково спросил Хрящевский. – Я не хочу давить на вас…

Краузе оторвал взгляд от камня и рассмеялся. Дымов и Хрящ отлично поняли, что немец смеется над последними словами Николая: он раскусил, что проделал с ним его противник… Но этот смех был смехом побежденного.