Варвары

Долго сидел Книва. И стало ему казаться, что из земли в яму скребется кто-то. Шуршит в земле, стену толкает. И грязь под ногами вроде шевелиться начала. Понял Книва: это «нижние» злые духи носами острыми землю точат, к нему рвутся. Только вода их не пускает. Знает вода, что покровительствует Книве Аласейа, вот и не пускает подземных. Хотел Книва Доннара с Вотаном о помощи попросить, но вспомнил: не воин он. Нет у него права к воинским богам обращаться. Тогда с отчаяния Книва в голос Аласейю позвал. Может, услышит Аласейа и выручит? Больше ведь некому…

Видно, услышал все же Аласейа, потому что перестали духи в земле скрестись. Может, ушли. Или затаились. Или за подмогой отправились. В земле ведь много кто живет. И боги малые, и духи, и хольды черные, которые с людьми схожи, только что ростом малы. Ежели хольда в нужную ночь поймать и спросить правильно, он тебе все клады земные показать может. А ежели неправильно спросишь – хольд тебя чародейством опутает и на сорок зим под землю уведет. Войдешь юношей, а выйдешь седым стариком… Тут спохватился Книва: о чем думает, под землей сидя? И совсем ему нехорошо стало: весь испариной покрылся, даже мерзнуть перестал ненадолго.

…Сколько еще времени прошло – неведомо. Но устал Книва бояться. Присел опять на корточки и в дрему погрузился. Дрема – не сон. Дрема – это когда в засаде сидишь, дичь стережешь. Глаза и уши открыты, а мыслей совсем нет. Если зверь не придет, можно с полудня до заката так просидеть – времени ушедшего не заметить… Так сидеть Книву Сигисбарн учил. А Сигисбарна – Фретила. А Фретилу – предки. Предков же ласка учила. Ласка у рода Фретилы – покровитель. Потому никому из рода Фретилы ласку убивать нельзя. Только ласка – глупый зверь. Беспамятный. Это плохо. Зато отважна и свирепа ласка без меры. Это хорошо. Зверь-покровитель – он весь род бережет. Но только род – не отдельного человека. Человеку же боги пособить могут. Но у богов людей-просителей много, а у Зверя – только один свой род. Потому для рода Зверь полезнее.

Задремал Книва, но, конечно, услышал, как наверху крышка сдвинулась. Очнулся, встать хотел, да не смог: ног не чувствовал. А наверху темно было. И воздух свежий сверху пошел. Потом из темноты голос Овиды раздался. Окликнул Книву Овида. Но не по имени. Не отозвался Книва. Овида ему еще прежде сказал: нельзя отзываться. Тогда сверху веревка с петлей упала. Книва ее на себя надел, затянул под мышками. Овида его наверх и вытянул.

Стоять Книва не мог: ноги совсем скрючило. Так и лежал на траве, клубком свернувшись, покряхтывал от боли.

Овида щитом яму прикрыл, Книву поднял, на плечо положил и понес. Как поросенка.

Книва молча лежал: помнил, что говорить ему нельзя.

А Овида его на озеро принес. Там уже ждали. Трое в шкурах звериных и личинах из звериных черепов.

Они его тоже спрашивали, но Книва молчал. Хотя по голосу узнал одного: Травстилу. Он молчал, тогда его бить начали и в воде топить. Но он все равно молчал, только раскашлялся, когда воды хлебнул. Потом трое его на траву положили и стали с Овидой переговариваться. На незнакомом языке. Потом Овида рядом присел и сам стал Книву мучить: ноги Книвины мять. Очень больно было, но Книва только зубами скрипел: терпел. Овида же мазь достал пахучую и с ног до головы этой мазью Книву натер. От мази Книве сначала горячо стало, а потом кожа онемела совсем, а в теле легкость необычайная возникла. Вскочил на ноги Книва и запрыгал по траве. И закричал на непонятном зверином языке. И убежать хотел, но поймали его, петлю на туловище накинули и через лес повели. А Книве так весело было, как никогда в жизни. И страшно убежать хотелось, но веревка не пускала.

Привели Книву в особое место. Там огонь горел. И много людей было. Все – с оружием.

Пока шли, веселье из Книвы вышло, и все чувства обострились. И голоса людские сделались тягучими и непонятными.

Трое в личинах поставили Книву в круг, и в кругу все запели разом. От звука этого ум у Книвы помутился. Упал Книва наземь и лежал на земле, содрогаясь и голову руками прикрыв. И не видел, что над ним творили…

Поднял Книву Ахвизра. Книва узнал Ахвизру и удивился: и тому, что Ахвизра его поднял, и тому, что он опять лица людские различать может.

Ахвизра же его к себе на колени положил. И Овида рядом присел и питьем огненным Книву поил. От питья того внутри Книвы огонь стал. И боль такая, словно пылающие угли во чрево сыпали. Но Книва выпил все. До капли.