Долгая прогулка

— Ну… Из сорока. Шестеро уже на пределе. Гэррети вспомнил Олсона, Летучего Голландца.

— Возьмите меня в долю, — сказал он.

— Тогда подходи поближе.

Они подошли к Бейкеру, Абрахаму, Пирсону и Скрамму. Двое кожаных парней по-прежнему маячили впереди.

— А Баркович? — спросил Гэррети.

— Согласен. Сказал, что это лучшая в мире идея после платных туалетов. Они шли уже по шоссе. Гэррети видел справа уступчатую набережную, а впереди — призрачный свет фонарей, на этот раз не оранжевых, а мертвенно-белых.

— Кэти! — вскрикнул внезапно Скрамм. — Я еще не сдался, Кэти! — он окинул всех безумными глазами, не узнавая. Его губы обметало, лицо пылало.

— Совсем плох, — почему-то как будто извиняясь сказал Бейкер. — Мы все время даем ему воду, а она выходит с потом. Его фляжка пуста, и другую ему придется просить самому. Это правило.

— Скрамм! — позвал Гэррети.

— Кто это? — глаза Скрамма беспокойно метнулись.

— Я, Гэррети.

— А-а. Ты видел Кэти?

— Нет. Я…

— Вот и они, — сказал Макфрис. Крики толпы снова стали громче, и из темноты выступил светящийся зеленым указатель: «Шоссе 95 Огаста Портленд Портсмут юг».

— Юг, — прошептал Абрахам. — Господи, помоги нам!

Они вышли на шоссе. Его поверхность под ногами казалась более гладкой, и Гэррети испытал знакомое волнение.

У въезда, оттеснив толпу, стояли солдаты цветной гвардии, подняв ружья. По сравнению с их алыми мундирами запыленный камуфляж солдат на вездеходе казался тряпьем.

Шум толпы внезапно стих. Единственными звуками остались стук их шагов и хриплое дыхание. Алые гвардейцы молчали. Потом из темноты раздался четкий голос Майора:

— Го-о-товсь!

Ружья взметнулись к небу стальной аркой. Все инстинктивно сжались. У них, как у собак Павлова, выработался рефлекс — выстрелы обозначают смерть.

— Пли!

Четыреста ружей выпалили, раздирая барабанные перепонки.

Гэррети сдержался, чтобы не заткнуть уши.

— Пли!

Снова грохот и резкий запах пороха. В какой книге он читал, что в воду стреляют чтобы тело утопленника всплыло на поверхность?

— Моя голова, — простонал Скрамм. — О Боже, моя голова.

— Пли!

Последний залп.

Макфрис тут же повернулся и пошел задом. Покраснев от усилия, он во всю мочь крикнул:

— Готовсь!

Сорок языков облизали пересохшие губы. Гэррети поглубже вдохнул и… — Пли!

Это было жалко. Жалкий звук, потонувший в ночи. Неудачная, глупая шутка. Каменные лица солдат не изменили выражения.

— Черт! — Макфрис скривился и побрел дальше, опустив голову.

Мимо быстро проехал джип Майора. Они успели заметить отблеск холодного света на его черных очках, и толпа опять сомкнулась вокруг. Правда, теперь она была дальше: шоссе имело четыре полосы — пять, если считать траву посередине.

Гэррети поспешил на середину и пошел по подстриженной траве, чувствуя, как роса через треснувшие туфли приятно холодит его ноги. Кто-то получил предупреждение. Шоссе тянулось вперед, гладкое и однообразное, омытое светом фонарей. Тени идущих выделялись на бетоне четко, как при летней луне.

Гэррети отхлебнул из фляжки, закрутил ее и опять погрузился в дремоту.

До Огасты еще восемьдесят миль. Так приятно идти по мокрой траве… Он споткнулся, едва не упал и резко пробудился. Какой идиот сажает сосны на средней полосе? Конечно, это дерево штата, но почему бы не посадить его где-нибудь подальше?

Почему они не думают о тех, кто идет… Конечно, они не думают.

Гэррети перешел на левую сторону, по которой шли остальные. На шоссе к ним присоединились еще два вездехода, чтобы охватить увеличившуюся площадь, на которой разместились теперь сорок шесть участников. Постепенно Гэррети опять задремал. Его сознание начало блуждать отдельно от тела, как камера с заряженной пленкой, то там, то тут щелкая затвором. Он думал об отце, стягивающем с ног зеленые резиновые сапоги. Он думал о Джимми Оуэнсе, которого он ударил стволом ружья. Да, это придумал Джимми — раздеться и трогать друг друга. Ружье мелькнуло в воздухе, брызнула кровь («Извини, Джим, тьфу ты, тут нужен бинт»)… Он повел Джимми в дом, и тот кричал… Кричал… Гэррети огляделся, весь в поту, несмотря на ночную прохладу. Кто-то кричал. Ружья были нацелены на маленькую, сжавшуюся в ужасе фигурку. Похож на Барковича. Грянули выстрелы, и фигурка, стукнувшись о бетон, как мешок с мокрым бельем, обратила к небу бледное лицо. Это был не Баркович, а кто-то незнакомый.