Дело гастронома № 1

– Вкусно! – удивившись, произнес Беркутов. – Я хоть и не любитель печеностей, но вкусно!

– Что ты?! – радостно подхватил Старшинов и сам взял пирожок. – Я за день порой двадцать штук съедаю! Поправился на пять килограммов! Представляешь?!

Беркутов кивнул.

– Я запамятовал: ты у нас сколько уже трудишься? – вдруг спросил Старшинов.

– Десять лет.

Старшинов качнул головой.

– Н-да, возраст! Я-то, как ты понимаешь, не против. Сам устал до чертиков и сбежал бы куда глаза глядят. Да надо учитывать обстановку. Н-да!.. Но как там объяснить?

Он кивнул на потолок.

– Через три года тебе шестьдесят, вот тогда налицо все резоны, что называется. А тут что получается? Самый успешный директор, ни одного нарушения, флагман Доски почета – и вдруг по собственному?! Да, замучил диабет, но не рак же! С диабетом вон до девяноста живут! А ты не пьешь, не куришь, налево не гуляешь!

Старшинов вдруг расхохотался. Беркутов недоуменно посмотрел на начальника.

– Не обижайся, я сам такой же, – заметив недоумение Беркутова, махнул рукой Старшинов.

Тоня, жена Ширшова, сидела на веранде, ловко нарезала овощи для борща, несмотря на выпирающий из-под халатика большой живот, словно он совсем не мешал ей. На участок въехали «Жигули» мужа. Тоня выглянула в окно, взглянула на часы и удивилась: половина двенадцатого дня. Она поднялась, вышла на крыльцо.

– Ты чего так рано? Заболел, что ли?!

– Заболел.

Он вылез из машины, хмуро махнул рукой, отодвинул у веранды большой камень, там, в углублении, лежала чекушка. Ширшов достал ее, зубами на ходу сорвал «бескозырку», выпил всю водку из горлышка на глазах жены, шумно выдохнул, занюхал тыльной стороной ладони. После чего зашел на веранду, вытащил из трехлитровой банки соленый огурец, присел на табурет и шумно захрустел. Тоня вернулась на веранду, с тревогой наблюдая за действиями мужа.

– Что-то случилось?

Ширшов жене не ответил, вышел на крыльцо, присел на ступеньку, вытащил свою «Приму», закурил. Тоня последовала за ним, присела рядом.

– Ты можешь хоть слово сказать? – возмутилась она.

– Меня отстранили от дел. Отправили под домашний арест! Вот тебе мое слово!

– За что?

Он нахмурился, промолчал.

– Грозят под трибунал отдать, и лет на шесть загремлю!

Он шумно выдохнул, дернул желваками, и слезы блеснули в его глазах. Тоня испуганно смотрела на мужа, схватилась за живот, стала его поглаживать.

– Да за что же шесть лет-то?! – вдруг, схватившись за голову, застонала она.

– Ты чего?! – всполошился он. – Схватки?!

– Ага, схватки! Ты такие схватки привез, что родишь раньше срока! – насупилась она. – Давай выкладывай все как есть!

– А что выкладывать? Взятку предложили, а я ее взял. На нее и машину купил.

– За что же столько дают?

– За красивые глаза! Да за ерунду! – поспешил разъяснить капитан, чтоб жена не подумала уж совсем неприличное. – Чтоб в тюрьму не угодить!

Тоня молчала, все еще прижав руки к животу и глядя в одну точку. Ширшов, заметив ее оцепенение, усмехнулся, заботливо обнял ее. Глаза Тони увлажнились.

– Сам, дурак, виноват. Не смог устоять. Опять же, мечта была! А сейчас на эти «Жигули» смотреть не могу!

Он помолчал.

– Ты матери пока не объявляй. Скажи, отгулы взял, – вздохнул капитан. Тоня кивнула. Ширшов поднялся, а она встать не смогла. Он снова присел, обнял ее.

– Ты пока не наматывай все это на себя! Может быть, и обойдется! Может быть! То-то урок на всю жизнь! Щелбан основательный мне жизнь поставила!

И он поморщился.

Старшинов загасил папиросу, в упор взглянув на Беркутова. Хлебнул холодного чая.

– Ну а потом – сам понимаешь. Ты у нас, как Волга, которая несет свои могучие воды. И первое, о чем меня там спросят, – он снова ткнул пальцем в потолок, – река обмелеет или нет? А что я им скажу? Не так-то просто найти толкового казначея и своего в доску! Под тобой семь филиалов да твой флагман. Когда там спрашивают, я говорю: баба Машка надежней, чем Морфлот! Все ржут от души!

Он подавил смешок, кашлянул, взглянул на Беркутова, но Георгий Константинович, казалось, пропустил насмешку мимо ушей. Но это Старшинова лишь раззадорило.

– Ты свою кликуху-то хоть слыхал?

– Слыхал! – нахмурился Беркутов.

– Ты уж не серчай, родной! Костиков, черт рогатый, придумал! Меня Папой окрестил, а тебя бабой Машкой! Что к чему, я и сам не понимаю. Шут гороховый. И все ему с рук сходит!

Он рассмеялся.