Я, Мона Лиза

— Лежи, я сказал! — Он занес руку, словно собирался ударить. Я поморщилась и отвернулась.

Это ему понравилось. Он вновь воспылал и, закрыв глаза, начал шептать самому себе:

— Шлюха. Бесстыжая стерва!..

В голове у меня не было никаких мыслей. Я лишь слушала, как затылок стучит о деревянное изголовье.

Это продолжалось долго и болезненно; ему приходилось трудно, но он подстегивал себя грязными словами, пока, наконец, не достиг своей цели.

Когда все было кончено, он оттолкнул меня, быстро привел себя в порядок и молча ушел, прикрыв за собою дверь.

Я позвала Дзалумму. Хорошая жена осталась бы лежать спокойно в постели, чтобы наверняка забеременеть, но я сразу поднялась, а когда пришла Дзалумма, то сказала дрожащим голосом:

— Не желаю вынашивать его ребенка. Поняла? Не желаю!

Дзалумма поняла. На следующее утро она принесла мне травяной настой и рассказала, как его принимать.

LXI

Опасение отца оказалось пророческим: дожди так и не прекратились. В середине месяца река Арно разлилась, смыв все посевы. В начале июня вышла из берегов Рифреди, уничтожив те немногие посевы, что сохранились после первого наводнения.

К тому времени, когда наступили безоблачные летние дни, в городе вовсю свирепствовала лихорадка. Беспокоясь за Маттео, я больше не пускала к нему в детскую гостей и не позволяла выносить его из дома. Он только-только начал делать свои первые неуклюжие шажки; чем больше я любовалась его личиком, тем больше находила в нем отцовских черт.

Я и сама выходила из дома редко. Как только лихорадка распространилась по всему городу, я запретила Дзалумме сопровождать Агриппину на рынок. В церкви Пресвятой Аннунциаты я теперь появлялась весьма нерегулярно — не было особого повода, так как за все прошедшие недели в столе Франческо не появилось ни одного нового письма.

Но, желая сойти за примерную жену и не вызвать подозрений, я не перестала посещать по субботам проповеди Савонаролы для женщин. Он по-прежнему продолжал злобные выпады против всех Медичи и их сторонников, но теперь у него появилась еще одна навязчивая идея: он обрушивал свой гнев против Александра, открыто жившего в Ватикане со своей молодой любовницей, Джулией Фарнезе, и любившего приглашать на свои вечера проституток.

— Ты, глава церкви! — буйствовал Савонарола. — Каждую ночь ты идешь к своей наложнице, каждое утро принимаешь причастие. Ты вызвал гнев Всевышнего. Вы, развратники, вы, мерзкие сводники, вы наводнили церкви шлюхами!

А когда кардиналы выразили недовольство, что, мол, нельзя так говорить о Папе, он объявил:

— Это не я угрожаю Риму, а сам Господь! Пусть Рим творит что угодно, ему никогда не погасить праведного пламени!

Через несколько дней, когда муж отправился навестить своих собственных наложниц, а слуги разошлись спать, я прокралась в кабинет Франческо.

Письмо, спрятанное в столе, произвело на меня удручающее впечатление.

«Я уже говорил, пусть и дальше ругает Медичи. Но я не имел в виду, чтобы он набрасывался на Александра — как раз наоборот! Он сводит на нет все, что я с таким трудом делаю здесь. Растолкуйте хорошенько всем, кто имеет отношение к нашему делу: если они сейчас же не прекратят эту глупость, то жестоко поплатятся!

Тем временем народ, доведенный голодом до отчаяния, может взбунтоваться. Нужно его сплотить. Пусть думает не о своей утробе, а о небесах и фра Джироламо».

Я повторила про себя каждое слово, буквально впечатала его в память, чтобы, когда придет время, воспроизвести.

Утром я оставила на столике книжку, чтобы увидела Изабелла. А на следующий день, когда колокола прозвонили полдень, отправилась в церковь Пресвятой Аннунциаты.

Салаи больше не пытался прибегнуть к каким-то ухищрениям. Братья сервиты все ушли молиться, а затем им предстояло собраться в трапезной, так что путь был свободен. Мы вышли из придела в узкий коридор, потом поднялись по винтовой каменной лестнице. Там мы оказались перед пустой деревянной стеной; Салаи зашел в угол и заворковал как голубь — по этому сигналу открылась панель, спрятанная в стене. Мы шагнули внутрь.

Панель за нами закрыл молодой художник в длинной тунике, какие носили все, занимающиеся этим ремеслом. Мы прошли по коридору, который привел нас в три комнаты: келью монаха с лежанкой, комнату побольше, где двое молодых людей в длинных фартуках, с потеками свежей штукатурки на щеках и руках готовили фреску, и, наконец, комнату, где я встречалась с Леонардо.