Я, Мона Лиза

Когда первая слезинка потекла по моей щеке, мама зашевелилась во сне и пробормотала что-то неразборчивое. Я легко коснулась ее руки.

— Успокойся. Я рядом.

Не успела я произнести эти слова, как дверь тихо открылась. Я подняла глаза и увидела Дзалумму с бокалом в руке. Она успела снять головной убор и заплести непослушные волосы в косу, но ореол неукротимых завитков все равно обрамлял ее бледное лицо.

— Я принесла лекарство, — тихо сказала она. — Когда синьора Лукреция очнется, оно позволит ей спокойно проспать до утра.

Я кивнула и попыталась незаметно вытереть мокрые щеки, надеясь, что Дзалумма ничего не заметит. Разумеется, она все увидела, хотя, когда ставила бокал на столик возле маминой кровати, повернулась ко мне спиной. Потом она обернулась и так же тихо произнесла:

— Ты не должна плакать.

— Но это моя вина. — Дзалумма вспыхнула.

— Нет, не твоя. И никогда не была твоей. — Она горестно вздохнула, глядя на спящую хозяйку. — Все, что говорил священник в соборе…

Я наклонилась вперед, ловя каждое слово. Мне очень хотелось услышать ее мнение.

— Так что?

— Это низость. Невежество. Понятно? Твоя мама самая искренняя христианка, каких я только знала. — Она помолчала. — Когда я была совсем маленькой…

— Когда ты жила в горах?

— Да, когда я жила в горах, у меня был брат. Даже больше чем брат. Мы с ним были двойняшки. — Она слегка улыбнулась, вспоминая прошлое. — Упрямец и озорник. Наша мама не знала с ним покоя. А я всегда ему помогала. — Улыбка исчезла бесследно. — Однажды он вскарабкался на очень высокое дерево. Сказал, что хочет добраться до неба. Я полезла за ним, но он забрался так высоко, что вскоре я испугалась и остановилась. Он пополз но ветке… — Голос ее слегка дрогнул, она помолчала немного, но потом продолжила уже спокойно: — Слишком далеко. И упал.

Я в ужасе выпрямилась на стуле.

— Он умер?

— Мы думали, он умрет. Брат разбил себе голову, было много крови. Когда ему стало лучше, и он начал ходить, мы пошли с ним поиграть. Отошли от дома совсем недалеко, и вдруг он упал и начал трястись, совсем как твоя мама. После он какое-то время не мог говорить и заснул. Потом ему стало лучше, но только до нового приступа.

— Совсем как мама. — Я помолчала. — А эти приступы… они когда-нибудь… он не…

— Ты хочешь спросить, не умер ли он от приступа? Нет. Я не знаю, что с ним стало, после того как нас разлучили. — Дзалумма внимательно посмотрела на меня, пытаясь решить, уловила ли я суть ее рассказа. — У брата никогда не было приступов до того, как он ушиб голову. Приступы начались после падения. Оно и было причиной болезни.

— Выходит… мама ударилась головой?

Дзалумма отвела взгляд — возможно, она мне рассказала об этом, только чтобы успокоить, — но кивнула.

— Думаю, да… Неужели Господь столкнул маленького мальчика с дерева в наказание за какие-то грехи? Или он оказался таким трусливым, что в него вселился дьявол и заставил прыгнуть вниз?

— Нет, конечно, нет.

— Есть люди, которые с тобой не согласятся. Но я знаю, какая душа у моего брата, и знаю, какая душа у твоей матери. И я уверена, что Бог никогда бы не поступил так жестоко сам и дьяволу бы не позволил поселиться в их душах.

В ту секунду, когда Дзалумма произнесла эти слова, мои сомнения рассеялись. Что бы там ни говорили Иванджелия или священник, моя мать не была одержима демонами. Она ежедневно посещала мессу в нашей личной часовне, все время молилась и в своей комнате устроила место поклонения Деве с цветком — лилией, символом возрождения и символом Флоренции. Она была щедра к беднякам и ни разу ни о ком не сказала дурного слова. Я считала ее такой же благочестивой, как любого святого. Это открытие принесло мне огромное облегчение.

Но одна вещь все-таки меня беспокоила.

«Здесь снова творится убийство и замышляется убийство. Снова плетутся интриги и заговоры».

Я не забыла, что сказал мне астролог два года назад: что меня окружает обман, что я обречена, завершить кровавое дело, начатое другими.

«Все повторяется».

— Мама выкрикивает странные слова, — сказала я. — У твоего брата тоже так было?

На фарфорово-белом лице Дзалуммы отразилась нерешительность, но она все-таки была вынуждена сказать правду.

— Нет. Она всегда говорила странно, с самого детства, еще до того, как начались приступы. Она… она видит и знает то, что скрыто от остальных. Многое из того, о чем она говорила, свершилось. Я думаю, Господь коснулся твоей матери своей дланью, наделив ее чудесным даром.